Сомнения разрешились поздно вечером, когда поезд стал двигаться в сторону Пскова. Где-то кричали «ура», пели, но в общем было тихо.
Поезд мчал нас день, два. С вокзалов кричали «ура», махали платками, старушки плакали. В некоторых вагонах кричали «ура»; на третий - четвертый день все это надоело. Иссяк минутный патриотизм. Навстречу стали попадаться поезда с ранеными; с приближением к польской границе в воздухе уже стало пахнуть войной, войной настоящей.
Вез всякой остановки в Варшаве нас двинули к г. Блоне. Дальше Блони была уже разрушена железная дорога, и поезда не ходили. Из Блони двинулись в Сухачев уже пешком.
Дело было после немецкого отступления и битвы под Варшавой. Повсюду виднелись окопы, кое-где видны могилы павших. Разрушенные артиллерийским огнем польские деревни, сожженные хаты производили мрачное впечатление.
Мы шли день, шли два, – картина не менялась. Повсюду те же следы разрушения. Никто из нас не знал, куда нас ведут, что с нами будут делать. От непривычки вечером болели ноги. Почти не кормили. Негде и нечего было купить. Стали выбиваться из сил. Появились больные. Были отставшие.
На шестые сутки ходьбы к вечеру узнали, что полк, к которому причислена наша маршевая рота, уже недалеко, Обрадовались. Конец будет скитаниям.
Но наша радость была преждевременной. Солнце уже село, стало темно, но мы шли и шли. Проходили через имения польских магнатов. По обеим сторонам дороги поднимались высокие серебристые тополи. Было тепло, костя ныли, хотелось броситься на холодную осеннюю землю и уснуть хоть на минутку.
Стало уже совершенно темно. Надвинулась черная ночь. Приходилось шагать наугад. Уже казалось, что наш путеводитель сбился с пути, как тут же рядом на небе появились длинные светлые пальцы, – это были лучи прожектора. Ожидая маршевую роту в полку, куда мы направлялись, в штабе распорядились окинуть взором прожектора окрестность и проведать, нет ли нас где-нибудь поблизости. Лучи скоро нащупали нас, и, освещаемые ими, мы быстро вошли в имение, где находился штаб полка.
На ночь расположились в сарае и чувствовали себя на девятом небе, так как не надо было двигаться ночью по неведомым дорогам разрушенной Польши.
Полк оказался 87-м Нейшлотским.
Утром распределяли по ротам. Я о группой товаршцей-латышей попал в 11-ю роту. Стали знакомиться с полковой жизнью.
С самого утра толпились вокруг нас, «новичков», старые солдаты, полка. Рассказывали о прошлых боях. Полк участвовал в нескольких сражениях, был разбит и теперь пополнялся.
Нас осыпали вопросами про войну, скоро ли мир, как в России, какого мы призыва, и т. д. В полку со дня выступления не получали писем, не читали газет. Никто ничего не знал. Теперь только мы поняли, куда попали. Настроения по сравнению с красносельскими были более апатичные. Все ждали мира и были уверены, что через несколько месяцев уже будем дома. На чем основывались подобные предположения, – трудно сказать. Большие надежды возлагались на союзников, Германию считали почти уже разбитой. Причины войны об’ясняля кровожадностью Вильгельма. Условия в полку и в армии вообще были таковы, что думать о какой-либо работе, политическом просвещении не приходилось. Было мрачно до жуткости. Казалось, мир окутывала вое больше и больше тьма беспросветная.