Кое-где недалеко от линии железной дороги были видны окруженные проволочной стеной бараки, – это были нам воем хорошо знакомые лагери военнопленных.
Когда мы проезжали оккупированные места, казалось, что поезд мчится по какой-то мертвой долине. Разрушенные станции, сожженные деревни с торчащими трубами, – все это на каждом шагу напоминало недавнее прошлое. На станциях, где останавливался наш эшелон, видны были исключительно одни немецкие солдаты.
Пошли знакомые места. Равнину сменили холмы, покрытые небольшими березовыми рощами. Мы уже были в Литве. Рано утром приехали в Двинск. На вокзале, кроме немецкой стражи, никого не было. Кругом безмолвие. Как гиганты, высоко в высь стремились трубы, и, вместо клубов дыма, вокруг них вились стаи галок. Было мрачно, и душу давила безмолвная тишина.
В Двинске нам пришлось пробыть двое суток. Ждали партию немецких военнонленных, которые должны были прибыть из России в обмен на нас.
Нас заперли в какие-то старые казармы и не выпускали ни на шаг. Из жителей города нам не удалось увидеть никого, кроме кучки ребятишек, которые как-то пробрались под наши окна и заунывно просили от нас хлеба.
Тяжелы были эти дни. В этой кошмарной обстановке так и не верилось, что мы, действительно, попадем в Россию. На вторые сутки откуда-то поползли слухи, что обмен военнопленных прекращен, и нас завтра отправляют обратно. Несмотря на абсурдность подобных слухов, многие им верили. Поднялся плач, истерики…
Вечером прибыл эшелон с немецкими военнопленными. Прибывшие все были здоровые и выглядели хорошо.
Как полагалось, по распоряжению немецкого командования, прибывших немецких военнопленных сейчас же загнали в барак рядом с нашей казармой, окруженный проволочным заграждением, и мы с ними разговаривали издали, и то только тогда, когда этого не видел караульный солдат.
Среди прибывших немецких военнопленных была самая разношерстная публика: часть пленных проклинала большевиков и Советскую власть вообще, часть же из них о новых порядках и правителях отзывалась хорошо.
Поздно вечером нас погнали к вагонам. Здесь мы впервые встретились е представителями Советской власти, – это был комендант эшелона, который принял нас по счету, расписался и извинился перед нами, что больным он может предоставить только теплушки.
Но разве для нас это имело какое-либо значение! Хотелось сесть в вагоны и быть уверенными, что вот теперь-то, наконец, едем в Россию.
Эшелон почему-то долго не отходил. Мы все повылезли из теплушек и стали собираться в кучу. Немецкие часовые, приставленные к каждому вагону и сопровождающие нас до демаркационной линии, на этот раз уже нисколько не мешали и были чем-то в роде почетного караула.