Он стоял на верхней палубе, наблюдая, как мимо проплывают фермы и маленькие городки. Он был единственным негром на верхней палубе, на палубе для пассажиров первого класса, и это его не удивляло. Кроме еще одного человека, который загружал древесину в топку под котлом «Колокола свободы», он был единственным негром на борту парохода. И к этому он тоже привык. За годы, прошедшие после окончания Войны за Отделение, он очень хорошо привык к одиночеству.
- Гляньте-ка! – Сказал кто-то неподалеку – Гляньте –ниггер в дорогом костюме!
Дуглас повернулся на голос. Он знал, что его наружность впечатляет: в его приятных чертах было что-то львиное, каковое впечатление усиливалось его серебристой бородой и серебристой гривой на голове. Эта седина и его неторопливые движения говорили о его возрасте. Он думал, что ему шестьдесят четыре, но с таким успехом ему могло быть шестьдесят три или шестьдесят пять. Будучи рожденным в рабстве на восточном побережье штата Мериленд, он с осторожностью говорил о своем возрасте, так не желал вдаваться в детали своего происхождения на свет.
На него, широко открыв глаза, смотрели два молодых человека, одетые как коммивояжеры или мелкие мошенники (впрочем, часто эти два занятия отделяла друг от друга лишь весьма зыбкая граница).
- Чем могу быть вам полезен, джентльмены? – Осведомился он, добавив к своему глубокому, богатому обертонами, голосу лишь совсем немного иронии.
Правда, несмотря на его внушительный вид, раскаты ораторского грома в его голосе, слышные даже в коротких, наиболее употребительных выражениях, белые отнюдь не смутились.
- Да все в порядке, все в порядке, - ответил один из них таким тоном, как будто успокаивал капризного ребенка... или капризного жеребца. – Дик, вот, и я – мы из Сент-Пола, и никогда до этого вблизи живого ниггера не видели.
- Это заметно, - ответил Дуглас. – Я также начинаю понимать, что у вас также никогда не было возможности научиться, как разговаривать с негром.
Оба из Сент-Пола пропустили его слова мимо ушей. Они продолжали глазеть на него, словно он был содержащейся в клетке зоопарка мартышкой. Слишком уж много раз у него возникало такое вот ощущение. Видя, грубость со стороны этих двоих, пусть даже непредумышленную, он повернулся к ним спиной, положил обе руки на перила и вернулся к созерцанию Миссисипи.
«Никогда до этого вблизи живого ниггера не видели...», - его пальцы забарабанили по окрашенным белой краской чугунным перилам с такой силой, что это отозвалось болью в костяшках фаланг. Со времени окончания войны он сотни раз слышал подобное в самых различных вариациях.