— Здравствуйте, здравствуйте, надеюсь, я вам не помешал?
И, воспользовавшись замешательством Астахова, Форс без приглашения устроился за их столиком.
— Честно говоря, я был весьма удивлен, увидев вас здесь вдвоем.
Какой-то особый случай?
— Да, совершенно верно — особый случай. Отмечаем повышение Олеси.
Теперь она — мой бухгалтер.
Настал черед Форса прийти в замешательство, но уже через секунду он с этим справился.
— От всей души поздравляю, от всей души! Какой головокружительный карьерный взлет — от горничной до бухгалтера!
— Ну что ж, по-моему, это совсем не так уж и плохо?
— Для кого как… Вот для фирмы, в которой Олеся работала бухгалтером раньше, это сотрудничество закончилось плачевно.
— Но я твердо убежден, что это произошло не по Олесиной вине!
— Завидую вашей убежденности, Николай Андреевич. — И Форс повернулся к девушке: — Мне бы хотелось быть уверенным, что наши прежние договоренности останутся неразглашенными!.. Ну, не буду вам мешать. Всего доброго!
После ухода Форса повисла неловкая пауза.
— У вас с Форсом были какие-то договоренности? — наконец заговорил Астахов.
Олеся не поднимала на него глаз.
— Да, это касалось моей прежней работы…
— А он-то какое имеет к этому отношение?
— Он помог мне выйти из тюрьмы.
— Но мне показалось, что вы были не очень-то рады его видеть?
— Николай Андреевич, знаете что, давайте уйдем отсюда? Честно говоря, я как-то неуютно тут себя чувствую…
Астахов лишь пожал плечами, расплатился, и они пошли к выходу.
* * *
Баро сделал все, как хотел Бейбут. Цыгане, не собирая шатров и палаток, сели на машины и медленно двинулись по дороге. Лишь немногие из них ехали на оставшихся лошадях — табор давно пересел на автомобили. Но Бейбута везли не на машине, а в кибитке, последней кибитке табора. Вожак уже не мог говорить и только смотрел на своих цыган, смотрел на высокое небо и знал, что он в пути, в дороге, в последней своей дороге.
Дорога. Просто дорога. Это для всех остальных людей, для гаджо, важно, какая именно дорога и куда она ведет. А для цыгана главное, чтобы она просто была — дорога.
Проехали всего лишь метров пятьсот и вернулись к своим шатрам и палаткам. Вернулись, потому что Бейбут умер. Умер, как и хотел, в дороге…
* * *
Вечер опустился на табор и окутал его траурной мглой.
Люцита сидела у себя в палатке одна и горько плакала. У нее было много поводов для слез. Вместе со всеми цыганами она оплакивала Бейбута — девушка любила его, как и каждый в таборе. Она плакала и потому, что безутешно горевал об отце ее любимый Миро, Была у нее и еще одна причина для слез — сама Люцита ведь тоже была соучастницей похищения священного цыганского золота этим негодяем Рычем.