Волосы между ног у нее были темнее, жестче и гуще, чем у Фрэнсис. Живот и груди были испещрены неровными серебристыми линиями – при виде них Фрэнсис на миг оторопела, но тут же сообразила, что это следы неудачной беременности, и наклонила голову, чтобы нежно поцеловать их. Потом она подняла ночную рубашку повыше, скользнула вперед – и затаила дыхание, когда их жаркие тела слились воедино. С минуту они лежали неподвижно, словно жадно впитывая друг друга.
Но едва только губы их встретились, обоюдное возбуждение возросло, и обе зашевелились, заерзали, прилаживаясь друг к другу. Фрэнсис чуть переместилась вбок, и бедро Лилианы проскользнуло у нее между ног, как в прошлый раз. Продолжая целоваться, они сплелись в тесном, влажном объятии и слаженно задвигались, мягкими встречными толчками, постепенно ускорявшимися. Груди и животы у них стали скользкими от пота; губы приоткрылись и вновь слились в поцелуе; ритм толчков становился все быстрее, все настойчивее, потом сбился и распался в хаосе судорожных движений, неизящных, но страшно возбуждающих, похожих на яростную схватку. Лилиана напряглась всем телом и закричала – экстатический крик вырвался из горла, как бурный поток воды, и Фрэнсис тоже начали сотрясать судороги наслаждения. Она бешено терлась о бедро Лилианы, а Лилиана обнимала ее, целовала, ошеломленно смотрела ей в глаза и лепетала: «О боже… боже мой!..»
Оторвавшись наконец друг от друга и посмотрев на часы, они с изумлением обнаружили, что уже половина двенадцатого. Фрэнсис еще не приступала к обычным утренним делам по дому. Лилиане нужно было принять ванну и прибраться в комнатах: она обещала навестить родню в Уолворте. У самой двери они обнялись – теперь изнывая от тоски. Что им делать? Как жить дальше? Они смогут увидеться опять только вечером. Надо быть осторожнее. Нельзя, чтобы мать Фрэнсис что-то заподозрила. Нельзя, чтобы сестры Лилианы догадались. Ни в коем случае нельзя, чтобы Лен узнал! Никто, никто не должен знать.
– Но я не могу отпустить тебя так, – сказала Фрэнсис, когда Лилиана попыталась высвободиться из объятий. – Ты придешь ко мне сегодня? Ночью, когда Леонард уснет?
– Я боюсь! Боюсь! Но я безумно хочу.
– Я тоже.
– Правда? – Лилиана пытливо вгляделась ей в лицо. – Никак не могу поверить, что ты серьезно. Не могу поверить, что ты чувствуешь то же, что и я. Господи, что ты со мной сделала?
Наконец они неохотно разъединились. Лилиана вернулась в свою комнату. Фрэнсис, покачнувшись, присела на скомканную постель. Она снова ощущала себя чем-то вроде тонко звенящего бокала. Такое впечатление, будто кто-то дочиста протер от пыли ее органы чувств. Все краски вдруг стали ярче. Все грани казались бритвенно-острыми. Шелковая отделка на постельном белье была восхитительно гладкой и нежной на ощупь. Переживала ли она такое же с Кристиной? Фрэнсис вспомнила ночь, когда они с ней лежали здесь, на этой самой кровати, а родители спали в соседней комнате. Они занимались любовью в полной тишине, медленно и осторожно, как воры. Но испытывала ли она тогда что-нибудь подобное? Должно быть, да. Впрочем, нет, вряд ли! Иначе она не нашла бы в себе сил отказаться от Кристины.