Открыв глаза, Фрэнсис обнаружила перед собой Лилиану.
Сколько времени она простояла здесь? Совсем немного, наверное: Лилиана тяжело дышала, словно после бега. Голова у нее была непокрыта, волосы растрепаны. Вдовью шляпку она держала в руке, вуаль трепыхалась на ветру.
– Я увидела тебя из такси, – недоверчиво проговорила Лилиана. – Я искала тебя – и нашла. Почему ты не подождала меня? Почему ушла?
Фрэнсис смотрела на нее как на видение из сна:
– Думала, я тебе противна.
– Как ты могла подумать такое?
– Просто… – Фрэнсис понурила голову. – Просто я сама себе противна.
Несколько секунд Лилиана стояла неподвижно, потом шагнула в нишу и села рядом.
После долгого молчания она устало произнесла:
– Я хотела бы что-нибудь сказать, Фрэнсис, чтобы все исправить. – Она провела ладонью по лицу. Руки у нее теперь были тонкие, как у манекена, щеки запали, скулы заострились, и вся ее прежняя паточная миловидность исчезла. Лилиана вздохнула и бессильно уронила руку. – Но он навсегда останется мертвым. Навсегда, навсегда останется мертвым. А я навсегда останусь убийцей. Все последнее время, у матери в Уолворте, я постоянно прокручивала события в уме, снова и снова, пытаясь понять, что я могла сделать иначе – где могла остановиться, поступить по-другому и не допустить того, что произошло в конечном счете. И каждый раз мне казалось, что единственное, что я могла сделать иначе, – это не поцеловать тебя тогда ночью, после вечеринки… Но даже сейчас, после всего, я не сожалею об этом. Ты заставила меня сожалеть, какое-то время, но… нет, я не могу сожалеть, не могу.
Не могу. Странные два слова для того, чтобы вновь воссоединиться, подумала Фрэнсис: столько же признание своего поражения, сколько признание в любви. Но на нее они произвели такое же действие, как слова вердикта, вынесенного присяжными: едва их услышав, Фрэнсис вся задрожала при мысли, что ведь они могли и не прозвучать.
Лилиана заметила, положила ладонь ей на руку, и вскоре дрожь прошла. Они не попытались заговорить снова. Просто прижались друг к другу, одновременно подвинувшись на дюйм – большего и не требовалось, чтобы сомкнуть пространство между ними. Хорошо ли, если они позволят себе быть счастливыми, подумала Фрэнсис. Не будет ли это оскорблением для всех остальных, кто пострадал в этой истории? Но с другой стороны, разве им с Лилианой не следует – разве не обязаны они – приложить все усилия, чтобы одно малое дело, требующее немалого мужества, наконец свершилось?
Фрэнсис не знала. Она не могла думать об этом. Ее мысли не забегали так далеко вперед: сейчас все они были сосредоточены на теплом плече и бедре Лилианы, прижатых к ней. Скоро придется встать, похоже. Мальчишка-газетчик звонко выкрикивал заголовки вечернего издания. Дома Фрэнсис ждет мать, Лилиану тоже ждет родня. Но пока у них есть вот это, и этого вполне достаточно, это больше всего, на что они могли надеяться: они вдвоем, в своем каменном укрытии, их темные одежды постепенно растворяются в сумерках, по всему городу зажигаются огни, и в небе проступают первые бледные звезды.