Вот и сказке конец… О, да конец ли?..
В палатах каменных Марья меня ждала – наряд ее каменным крошевом льдистым искрился, самоцветы горели в венце ее хрустальном, по вуали полз золотистый узор дивный, и весь наряд казался больно уж торжественным – словно замуж собралась навья королевна.
Услышав колокольный звон да крики на подворье, которые славили царевича Ивана да невесту его, заморскую принцессу с дивным труднопроизносимым именем, я поняла – опоздала. Теперь уже оженят моего Ванечку, и ничего не сделать.
Самого царевича в одрине не было – видать, помогла ему водица живая да мертвая, смог встать с постели. Подушки вон еще хранят отпечаток головы его, и золотятся волоски светлые, видать, выпали, пока он лежал в горячке.
– Явилась – не запылилась, – язвительный голос Марьи показался свистом холодного зимнего ветра. Она пошла ко мне, оставляя наледь на половицах, и змеилась вслед за ней поземка, и треск слышался, словно по льду она идет. Лицо бледное, белое, словно снег. Губы синие, тонкие… видать, нужно ей сейчас пить людскую силу, и как можно больше, ведь на дворе лето красное, когда навьей царице тяжело в явьем мире находиться.
Много ли чернавок али конюхов сегодня отдали ей свои души?
Я назад отступала, пока не уперлась спиной в резной столб, что посреди комнаты высился, подпирая высокий потолок. В кожу впились камни, коими украшен он был, но боли я почти не ощутила.
И страха не было.
– Все равно он теперь вспомнит, кто я, и прогонит тебя прочь. – Я улыбнулась дрожащими губами, чувствуя, как холодно стало.
А Марья уже близко – нависла надо мною тенью синей, вырывается парок из ее рта, как в мороз, а глаза горят от ярости и ненависти – еще бы, я ж навьей царице все испортила! Так бы жила она в палатах, пила бы себе жизни людские, и никто бы и помыслить не мог, где змеюка притаилась!
– Ты мне за все заплатишь… – змеей прошипела, схватив меня за горло да над полом приподняв. – Ты мне…
Я хрипеть начала, дышать не было возможности, уже видела перед мысленным взором речку Смородину – сейчас вот швырнет меня Марья Моревна на Ту Сторону, и все… никогда Ивана больше не увижу!..
– Отпусти ее, – раздалось в возникшей тишине равнодушно-колкое.
Обреченно подумалось: Кащей?.. И тут же я смогла дышать, с удивлением воззрясь на наставника.
Спасти пришел?
Или должок требовать?
– Отойди! – рявкнул он, на Марью глядя.
Послушалась, а губы еще больше посинели. По щекам морозный узор вился, сползал под платье, на костлявом плече болтающееся, – навья повелительница на глазах усыхала, превращаясь в древнюю старуху. Выцветали волосы ее, словно снегом их присыпало, кожа морщинами покрывалась, трещинами, и в них синяя кровь показалась.