И как не заметила, что Иван-то наш отходил от стоянки, даже не знаю. Видать, в то время, как сон меня все же сморил, он и успел отлучиться.
Проснулась я окончательно, когда светать начало. Слышу, Иван с Гоней ругаются, только дым коромыслом стоит.
– Вот дур-ра-а-ак! – протянула кукла обреченно, словно устала орать да ссориться.
Я вскочила, гляжу – сидит у дерева наш Иван, колени к груди прижав, обхватил их руками, а глаза темные, злющие, и из шевелюры его золотистой рога пробиваются. Самые что ни на есть козлиные.
– Обморочило меня что-то, – оправдывается, – сам не знаю, как у колодца оказался – пришел в себя, когда уже воду эту проклятую пил! Гонечка, что теперь будет-то?
– Двоедушник ты теперь – вот что! – отвечала та. – И что за нечисть к тебе прицепилась, этого я не знаю. И как изгнать ее, оторвать от твоей души, тоже не знаю! Может, Василиса бы помогла – да только нет ее рядом. И назад возвращаться уже нельзя. Что же ты натворил, что же натворил…
Двоедушник… Я вскрикнула, пошатнувшись.
Иван поднял взгляд на меня – и там, в серой мгле, что клубилась черными тучами грозовыми, я увидела нечто… иное. Чуждое. Нечто запредельно жуткое. И избавиться от этой жути не получится без помощи сильных волшебников. Я же была слишком слаба, да еще и не обучена.
Иван теперь одной ногой в загробном мире, с ним будет морок идти по нашим следам, из его глаз глядеть Навь будет, и все, что мы делать будем, где находиться, обо всем Нави будет известно.
Ничего теперь не скроешь – ни заговорами, ни травами, ни отварами. Двоедушник опасен – не всегда он понимает, кто им управляет, сам ли он что-то делает, или иной кто им руководит. Порой совершит такой обмороченный что-то, а потом кается, рыдмя рыдает – не помнит ничего. Да и, живя за двоих, сгореть можно… Стареют рано такие люди. Впрочем, их и людьми назвать нельзя было уже. Иные они. Чужие природе людской, чужие миру Яви.
И царевич теперь не человек. Вот как быть?
– Зато ты теперь грозу можешь призвать или поле градом побить, – выдавила я, подходя ближе к царевичу. Осторожно прикоснулась к рогу, чуть дернула, будто надеясь, что оторву, рассеется морок и снова станет Иван прежним.
– Больно же! Куда тянешь! – ощерился он, и я разглядела острые клыки вместо зубов – волчьи, кажется.
– Прости… – Я тяжело вздохнула и поняла вдруг – люблю я его, дурака. Ну, или почти люблю. Но люблю или нет – потом разберусь, а Нави отдавать я его не намерена. Все, что угодно, сделаю, любые испытания пройду, а спасу царевича.
Даже если никогда он моим не станет.
Даже если для какой-нибудь царевны спасу.