Пушкин хотел отправить Чаадаеву это письмо. Но не отправил, видя, что за события последовали после публикации. Ф. Вигель написал митрополиту Серафиму: «Сей изверг – неистребимый хулитель наш, родился в России от православных родителей и… имя его… есть Чаадаев… Никогда, нигде, ни в какой стране, никто толикой дерзости себе не позволял».
Приговор царя последовал незамедлительно. Он был довольно неожиданный. Николай приказал объявить Чаадаева сумасшедшим и взять с философа подписку впредь вообще ничего не писать.
Московский губернатор князь Голицын получил от Бенкендорфа письмо, «что статья Чаадаева возбудила в жителях московских всеобщее удивление. Но что жители древней нашей столицы, всегда отличавшиеся здравым смыслом и будучи проникнуты чувством достоинства русского народа, тотчас постигли, что подобная статья не могла быть писана соотечественником их, сохранившим полный свой рассудок, и поэтому, как дошли до Петербурга слухи, не только не обратили своего негодования против г-на Чаадаева, но, напротив, изъявляют сожаление о постигшем его расстройстве ума, которое одно могло быть причиною написания подобных нелепостей. Вследствие сего Его Величество повелевает, дабы вы поручили лечение его искусному медику, вменив ему в обязанность каждое утро посещать г-на Чаадаева, и чтобы сделано было распоряжение, чтоб г-н Чаадаев не подвергал себя влиянию нынешнего сырого и холодного воздуха».
То есть выходить из дома тоже запрещалось.
Как же отнесся к этому сам Чаадаев? Гораздо хуже, нежели от него ожидали сочувствующие единомышленники. М. А. Дмитриев писал: «Чаадаев (чего от него никак нельзя было ожидать) оказал некоторую слабость духа. Выслушав объявление высочайшего повеления, он сказал, «что заключение, сделанное о нем, весьма справедливо, ибо при сочинении им назад тому шесть лет «Философических писем» он чувствовал себя действительно нездоровым и расстроенным во всем физическом организме; что в то время хотя он и мыслил так, как изъяснял в письмах, но по прошествии столь долгого времени образ его мыслей теперь изменился и он предполагал даже против оных написать опровержение; что он никогда не имел намерения печатать тех писем и не может самому себе дать отчета, каким образом он был вовлечен в сие и согласился на дозволение напечатать оные в журнале Надеждина, и что, наконец, он ни в каком случае не предполагал, чтоб цензура могла сию статью пропустить».
Надеждин, издатель журнала, был лишен профессорского звания и отправлен в ссылку в Усть-Сысольск. Профессорского звания и места службы также был лишен и цензор Болдырев, который дал добро на публикацию, доверившись Надеждину.