В этом же простенке висела фотография с картины, хранящейся в Эрмитаже, – Набережная Невы в царствование Петра I; на месте теперешнего Эрмитажа – дом моего прямого предка обер-гофмейстера императора Петра Василия Дмитриевича Олсуфьева.
Перед печью стоял экран карельской березы с вышивкой крестиками 30-х годов; в промежутке между печью и дверью из проходной комнаты стояло маленькое детское креслице государя Александра Павловича, тоже карельской березы, обитое красным сафьяном[94]. Оно куплено было моей матерью у одного петербургского антиквара, которому оно досталось при распродаже разного скарба из Таврического дворца; остается удивляться, как могло Дворцовое управление допускать подобные продажи. Над ним висела гравюра, но какого содержания, теперь уже не помню. В другом промежутке, между дверью и юго-восточным углом, висел небольшой портрет маслом моего отца, мальчиком лет двенадцати, в форме лейб-гвардии Эриванского полка, он стоит на часах в Зимнем дворце – потешная служба входила в состав занятий-игр великих князей и их молодых сверстников. Над дверью висела французская гравюр XVIII столетия – «Le pâté d’anguille», тоже, как и гравюра над дверью в гостиную, с подписью моего прапрадеда Адама Васильевича. На обратной стороне этой гравюры была сделана надпись его же рукой: «Получил от Сережи». «Сережей», можно думать, был или его сын Сергей Адамович, будущий пензенский губернский предводитель дворянства, или небезызвестный его шурин – Сергей Васильевич Салтыков[95]. Посередине гостиной была медная люстра, похожая на прочие такие же люстры Буецкого дома, о которых мне приходилось уже не раз говорить. Наконец, наискось вдоль комнаты, от двери из соседней проходной к двери в «большую» гостиную, была постлана простая деревенская дорожка в лиловых и черных красках, придававшая особый уют комнате и нисколько не нарушавшая ее стильного целого.
* * *
Соседняя «большая» гостиная, если не принимать во внимание ее части за аркою, занятой библиотекой, была квадратной, очень пропорциональной комнатой с двумя окнами и с наружной стеклянной дверью на север. Кроме того, в ней было еще две двери, обе у северной стены: одна в восточной стене, ясневая, из «красной» гостиной; другая в западной стене напротив первой, белая, которая вела в столовую. Юго-восточный угол гостиной был заполнен большой штукатуренной угловой печью, топившейся из библиотеки за аркою. На полу был темный линолеум, купленный в 80-х годах в Париже; он почти не был виден под серо-зеленым «бархатным» ковром, покрывавшим весь пол гостиной. Стены были цвета gris perle [жемчуга]. На окнах, дверях и арке висели прямые шелково-пеньковые занавеси опять такой же материи, какая была в «нижней» гостиной. Мебель была белая с светло-зеленой прокраской в стиле Louis XVI – копия с мебели того времени, которая, как я упоминал, стояла в гостиной старого Олсуфьевского дома на Девичьем поле; она была обита такой же материей, как на занавесях. Мебель, картины, гравюры и вещи в гостиной придавали ей характер XVIII столетия, с которым очень вязались белые колонки северного балкона, видные в окна и дверь; когда же летом двери гостиной и соединенной с нею аркою библиотеки бывали открыты, то гостиная с северной стороны, с колонками балкона, производила впечатление павильона в саду, через который открывался прекрасный вид на юг, на долину Непрядвы, луга и села.