Старуха, которая приезжала на 8 марта, первая поступила в колхоз. Вышло это так. Когда мы приехали 7-го в деревню, сидит эта старуха и время от времени вставляет реплики. Мы посадили ее в президиум. Она, оказывается, знает всех крестьян и оказала нам большую помощь, когда начали выдвигать кандидатуры. Все молодые выдвинули эту старуху: она умеет говорить, она поедет. А молодые все сидели в сторонке. Связь эта у нас держалась недолго. В первую весну у нас разлилась река, и связь порвалась. Несколько раз они были у меня. Один раз они приехали просить нас сделать постановку, но мы тогда не собрались: для этого нужны были лошади, а средств не было. Мы эту старуху сделали почетным гостем, надели на нее красный платок. Мне тоже тогда преподнесли красный галстук. Я и пошла в этом красном галстуке плясать, а мне пионеры сделали замечание: нельзя в этом красном галстуке плясать, а я им ответила, что это нам праздник — 8 марта. (5, Л. 261-271.)
МАРГАРИТА БУНИНА
Старший монтер электростанции. Работала жеиорганизатором в цехе.
Я рождения 1904 года. Захватила я еще старый приют. Он был организован благотворительным обществом. Этот приют держала мадам Бариц. Я осталась сиротой. Родственники, правда, у меня были, но у них была своя семья. Осталась я после матери семи лет. В первую революцию, в 17-м году, этот приют распустили. В 1917 году мне было 15 лег, и я начала жить самостоятельно, вернее, беспризорничать. Тут мне многое пришлось пережить. Это был самый гибкий возраст, а я без средств к существованию и жила, как могла. Бывала и в солдатских казармах, чтобы они меня подкормили. И все-таки я росла и боролась с жизнью.
Жила я все больше на Востоке: была в Нерчинске, в Иркутске, Хабаровске. Я была беспризорная. В приюте я окончила 5 групп. Я была связана со многими беспризорниками, которых я теперь потеряла из виду. У нас был твердый закон: не просить, а лучше стянуть. Стянуть что-нибудь ценное я не могла, а вот колбасу, селедку, печенье — это мы таскали у китайцев и этим набивали полные карманы. И вот полураздетые, полуразутые, собирались мы по 5-6 человек в кучи, как поросята, и согревали друг друга. Утром просыпаемся и, не умываясь, ходим. Так я жила около двух лет.
Во время Колчака на меня уже начали обращать внимание. Ни одна женщина мне тогда еще не подала руки, как это нужно было. Прислугой я не хотела служить — лучше идти на улицу. В двадцатом году узнала я, что принимают в учреждения служащих без конца, и они все переписывают разные бумаги. Приехала я в одно село. Тут уже стало трудно с хлебом и другими продуктами: выдавали только пшено, табак, кофе. Пошла я в райком, прошусь поступить. Они меня спрашивают — грамотная ли я. Я сказала, что умею читать и писать бумажки. Поступила я в райком переписчицей. Дадут какую-нибудь бумажку размножить, и вот я пишу одно и то же, для нескольких деревень. Нам в приюте прививали рукоделие — вязание, шитье... Но мастерские все закрылись. Я пыталась устроиться куда-нибудь, но мне не удалось. А тут мне понравилась воля, и пошла по этому скользкому пути.