Но я не вмешивалась, позволив решать все суду, и нисколько не удивилась вынесенному им вердикту. Всех до единого приговорили к смертной казни. Заговорщики уже однажды потеряли головы, вскруженные папскими посылами и обещаниями, и вскоре должны были потерять их во второй раз, но уже на плахе.
В Звездном Зале я выслушала не только судей, но и мольбы заключенных о помиловании. Во дворце же меня осаждали их родственники, заваливали прошениями, умоляя проявить сострадание и заменить смертную казнь пожизненным заключением. Но я оставалась холодна к мольбам, но лишь до той поры, пока ранним апрельским утром с многочисленной свитой не прибыла в Тауэр.
На этот раз мы въехали в крепость не через Ворота Изменников, сквозь которые Елизавету привезли сюда в марте 1554-го, а через центральный вход. Но так же, как и в тот раз – об этом рассказывал старый маркиз Винчестер, который обожал делиться воспоминаниями, хотя его об этом никто и не просил, – во внутреннем дворе меня встретили служители в ливреях и солдаты в доспехах. Правда, настроение у меня было куда более оптимистичное, чем, подозреваю, у Елизаветы пять лет назад, когда та еще не знала, выйдет она из Тауэра живой или нет.
Но так же, как и в тот раз, в центре внутреннего двора стояла плаха. Когда-то на ней обезглавили Джейн Грей, сейчас же ее соорудили для пятерых изменников, приговоренных к смертной казни.
С трудом оторвавшись от ее созерцания, вернулась в реальность. Меня приветствовал сэр Генри Бэдингфилд, констебль крепости, который, оказалось, следил за Елизаветой, когда ее держали в Тауэре. Я благосклонно приняла церемониальный поклон пожилого служителя, затем, когда установилась тишина, поняла, что от меня ждут речей.
Ну, раз вы этого так хотите…
– Я не держу на вас зла, сэр Генри, – сказала ему, – потому что пять лет назад вы исполняли свою работу и делали ее хорошо. – Затем я повернулась к замершей свите и произнесла торжественную речь, которую придумала по дороге из дворца в Тауэр: – Уже несколько королев Англии превратились в узниц этой крепости, где по велению людского и божественного суда и оборвалась их жизнь. Я же из узницы стала королевой. Именно поэтому я никогда не забуду милосердие Божие и в благодарность Ему буду так же милосердна к людям!
Установилась тишина, которую, впрочем, довольно скоро нарушили восторженные крики. Ну, раз кричат, значит, не перегнула палку и подвела всех к мысли, что проявлю милосердие в память о том, что вышла из Тауэра в целости и сохранности, а не по отдельности с собственной головой.