Подружка Марка, Джина, тоже видео-художник и хакер, вместе с ним испытывает искус нового «подключения» напрямую: «Ты не просто слушаешь музыку, а плывешь в ней, и образы встают перед глазами, обретая четкость, пока ты всматриваешься в них». Воистину, мир создается по образу и подобию нового единства женщины и мужчины! Очередь желающих приобрести имплантаты растет в ожидании, что «вскоре все начнет происходить со скоростью мысли, и поэтому больше никогда ничего не нужно будет делать. Достаточно будет лишь пожелать и не различить — действительно ли все сбылось или лишь в воображении». Однако «подключение» влечёт за собой замедление обмена веществ, истощение, пока назад в тело вернуться не удается.
Джина много раз спасала Марка, выводя из беспамятства. Они знали и любили друг друга больше двадцати лет, но Марку все же невдомек было, почему Джина «цеплялась за неповоротливую плоть, познав свободу мысли… Может быть, ее система не могла вместить расширения, и ей суждено было навечно остаться скованной, а может, она боялась потерять себя». Сама Джина определяет разницу между Марком и собой так: «он хотел уйти в мир картинок, а я хочу, чтобы картины приблизились ко мне». Признавая, что «подключение» не уменьшило одиночества, Марк все же отдает предпочтение острому наслаждению связи с компьютерной сетью перед человеческими взаимоотношениями.
Для Джины в «подключении» кроется серьёзный вызов душевным силам: «Нет ничего хуже, когда есть отточенный карандаш, лист бумаги, а писать некому». Но Марк в конце концов оставляет Джину и окончательно соединяется с ИИ Рыбкой, становясь при этом Марктом[21]. Когда у него случается инсульт, Видео Марк передает свои ощущения непосредственно в мозг всем «подключенным» — «наведенный инсульт» становится новым компьютерным вирусом. Его можно победить только совместными усилиями с Марктом. На время вживление биотрансляторов запрещают, но Джина настаивает на обратном: «Марк знал. Дверь открывается только в одну сторону. Выпущенному на волю джинну назад в бутылку не упаковаться. Похоронить эту технологию невозможно. Мы можем только одержать над ней верх и не выпускать из-под контроля». Кэдиган убеждена, что нельзя ослаблять этический контроль над изобретениями, и в романе эту мысль защищают в основном героини.
А как образы киберпанком соотносятся с представлениями творцов современных киберсистем? Заведующий лабораторией движущихся роботов в Университете Карнеги Ганс Моравек написал книгу «Дети разума: будущее роботехники и искусственного интеллекта» (1988), где утверждает, что человечество вплотную приблизилось к пределу, где начинают размываться границы между «биологическим и постбиологическим разумом». Моравек оценивает период, за который удастся достичь человеческого эквивалента в понимании сложного окружения и умении взаимодействовать с ним, даже изменять — в сорок лет. Роботы станут способны к самоусовершенствованию и самовоспроизводству. Когда они распространятся повсюду, человеческий разум тем не менее сможет участвовать в разворачивании «постбиологического будущего», обещает Моравек, однако так пишет о «неверном союзе тела и духа»: «Нетрудно представить человеческую мысль освобожденной от оков смертной плоти — вера в загробное существование довольно распространена. Однако компьютеры предоставляют модель даже для наиболее ярых материалистов». Для Моравека тело — не больше чем «мясо» или «желе», именно оно делает человека уязвимым, порождает все переживания, связанные с нуждой, смертностью. В главе под названием «Кто я?» он отказывается принимать за точку отсчета идентификацию человека с телом («индивидуум жив, пока живо его тело»). Вместо этого Моравек пишет об идентификации с индивидуальной системой организации информации «в виде процесса, происходящего в организме, в голове и теле, а не механизма, поддерживающего существование. Если данный процесс сохраняется — я также продолжаю существовать. Все прочее — желе». И далее: «Модель индивидуальной системы или узора несет явный оттенок дуализма; дух, разум можно отъединить от тела» (9).