— Так что вот: приезжайте, значит, все через месяц, нанимаемте рабочих и начинаемте делать капитальный ремонт. Пополам с Авдеем!.. — эту тираду она выговорила громко и раздельно, а сама неистово подмигивала в сторону двери, когда та вдруг отворилась и на пороге встал невысокий пожилой и очень сухой мужчина с потертым лицом. Он было уставился на бабушкины мимические упражнения, но я не растерялся и поверх ее головы поздоровался с ним.
— Приветствую Авдея Семеныча!
Тот спохватился, сказал ласково:
— A-а, Аркаша! Погостить приехал? Здравствуй-здравствуй. Надолго к нам?
— Вчера приехал, сегодня уезжаю. Вот договаривались с бабушкой насчет дома. Пора им капитально заняться. (Бабушка расцвела.)
Сосед понимающе улыбнулся, с лукавинкой.
— Это конечно. Давно пора. Вот только…
Я перебил.
— Извините, Авдей Семеныч, на «Ракету» опаздываю. До свидания. Летом поговорим.
— Ну давай. Летом так летом. Счастливо доехать.
— Спасибо.
Так мы и разыграли каждый свою партию как по нотам. И вроде бы все остались довольны. Бабушка полагала, что мы все же пуганули «зловредного Авдюшку», который никак не приступал крыть отведенную ему половину крыши («Над ним же не капает!»), мудро выжидая начала наших действий. Авдей Семенович, по-видимому, ни на грош не поверил нашей импровизации и еще более утвердился в мысли, что очередное лето пройдет для него спокойно. Я же радовался, что потрафил бабушке и сохранил нейтралитет в этой чужой мне войне, начала которой я не застал, а конца не предвиделось, в которой, как я полагал, давно уже нет правых, и обе враждующие стороны — одного поля ягоды.
Мы с бабушкой ретировались за ворота. Она зашептала:
— Видал — гусь? А ехидный-то, ехидный!
Отмахиваюсь:
— Да нормальный. Бог с ним, я побежал: десять минут осталось.
Она заторопилась:
— Что уж ты вечно спешишь? Хоть бы раз приехал да пожил как человек. Отдохнул бы с недельку.
— Как-нибудь… — не скажешь же, что неделю здесь делать нечего.
Она начала примеряться, как бы лучше обнять меня. Пошутила:
— Гляди-ка, совсем в землю вросла. А поклонись-ка, внучек, экий ты большой какой. Это я вроде Тарас Бульба, а ты… Ну вот, забыла теперь, как тебя по книжке зовут. Ну, с богом, Аркашенька! Счастливого тебе пути. Как говорится: ни пуха ни пера…
Я наклонился. Она поцеловала меня в щеку. Я ее. (Признаться, на улице ощущается какая-то неловкость.) Прежде чем выпрямился, успела чмокнуть еще раз в лоб. Сказала, как вслух подумала:
— Увидимся ли?
— Непременно. Жди. Пока!
Я побежал. Подумал, что, если оглянусь, ей приятно будет. Оглянулся. Она стояла — крохотная, седая, любящая женщина, за долгую, очень долгую жизнь привыкшая провожать и ждать. Голову она склонила по-птичьи на плечо, запавшие глаза были напряжены, но не плакали. Увидев, что я оглянулся, она озорно улыбнулась и сделала что-то перед собой правой рукой в мою сторону. Это было, как обычно, крестное знамение величиной с крупного шмеля.