Единственным из нас, кто видел все с начала до конца и кому мы все завидовали, была наша повариха Лариса, но она до вечера только вздыхала и разводила руками. Когда же за ужином попробовала описывать свои впечатления, захотелось, чтобы она просто вздохнула еще раз».
4. «Какой сегодня утром сон приснился — законченный, выпуклый и живой! Весь день он давал радостные блики и до сих пор не потускнел.
Будто идем мы с бабушкой ранним-ранним утром, почти ночью, на пароход. Мне лет девять, судя по тому, как я держусь за ее руку, и еще по высоким ботинкам бабушкиной младости со шнуровкой на скобках, которые я охотно надевал именно в том возрасте.
Идти нам хорошо, легко, сзади светит яркая луна, и мы наступаем на собственные тени, четкие и синие. Подходим к берегу, а там ни парохода, ни дебаркадера. Что такое? Где они?
Бежим по берегу, под ногами тяжелая мокрая глина, мы поминутно падаем, но встаем и снова бежим. А вот и старый, колесный пароход. Он причален прямо к невысокому глинистому обрыву, а перед ним плотной толпой молча стоят люди. Едва мы подбежали, как все разом бросаются к сходням, и я оказываюсь один посередине толпы. Со страхом и любопытством гляжу, как людской поток несет меня мимо трапа к колышущейся полосе холодной черной воды, в которой плавают куски коры, щепа и прочий древесный мусор.
Я поджимаю ноги и, сжатый людьми, повисаю над землей. Невероятным усилием всплываю над толпой по пояс, еще выше, и уже нахально по плечам и головам бегу прямо на верхнюю палубу парохода.
Оттуда смотрю вниз, в толпу, — ищу бабушку. А вон и она — посередине людского водоворота, беспомощно озирается вокруг, ищет меня, крохотная и слабенькая, в старой шерстяной кацавейке, а толпа пульсирует, кружит, то поднесет ее к самому борту, то откатится назад.
Я перегибаюсь через перила, жду, когда она снова окажется поближе, затем протягиваю через десятки орущих голов длинные цепкие руки и бережно выдергиваю ее из толпы, как морковку из грядки. Это оказалось неожиданно легко, и бабушка скользнула и встала рядом, свободная и гибкая, в высоких до колен умопомрачительно желтых ботинках, и совсем молодая.
Мы медленно направились к корме, не глядя друг на друга. Высокий и сильный, я шел босиком по некрашеной дубовой палубе, нагретой солнцем, и дерево было таким гладким и теплым, что я от счастья начал задыхаться и навзрыд заплакал во сне.
Видимо, сдают нервы.
Разобрали магнитометр. Сняли спектральное оборудование. Упаковали телескоп. Народ устал, огрызается (даже Белкин). У меня характер тоже не конфета.