А на другой — две толстенькие девочки, а над ними тетка, худущая, как «смерть каряковская». Это когда у бабушки была язва.
А вот среди многочисленных любительских фото — коричневая с печатями, толстая… Из мастерской Дмитриева. На ней изображен очень крупный мужчина в полосатом пиджаке с тяжелым лицом барина. Уж не дедушка ли это? Нет, но почти: это жених, погибший в империалистическую. А вот наконец и дедушка Володя! Маленький, четкий, усы, как стрелки на наших часах, и показывают… четырнадцать минут десятого. На голове форменная фуражка.
Бабушка, когда мы перебирали старые фотографии, переворачивая очередную, обычно добавляла: этот живет там-то, этот погиб тогда-то, эта померла от того-то, а на вопрос о дедушке отвечала с ничем не омраченной легкостью:
— Без вести пропал.
Это было странно и здорово и оставляло надежду на его возвращение (однажды я увязался за прохожим с остроконечными усами и преследовал его до тех пор, пока он не замахнулся батоном). Потом я узнал, что дедушка был алкоголиком, белогорячечником (хроническим), был очень опасен в буйстве, хватался за топор, довел бабушку до жестокой язвы желудка и неожиданно спас семью своим исчезновением. Ушел он в высшей мере по-английски. Но куда?
Став постарше, я начал исполнять роль бабушкиной наперсницы, поверенной во все тайны ее причудливой молодости, порой весьма интимные. Она любила повторять дословно фразу, сказанную ее первым полюбовником:
— Выходи замуж за Ушачишку, а там будешь моя.
За этими мало значащими словами кроется смысл, которого хватило бы для организации полновесного романа. Здесь и конфликт сословный (бабушка — по происхождению крестьянка, Данилыч — отчество этого офицера — нищий дворянин), и нравственный («Ушачишка» — сын казанского генерал-губернатора, предлагавший бабке «руку и сердце», владевший суммой, чтобы выкупить ей необходимое для женитьбы дворянство, но не владевший ее сердцем), и семейный («Папаша не перенес бы бегства дочери из дома»), и много чего еще. Но страшное сито первой мировой просеяло бабушкиных женихов-любовников, и выпал из него, из сита, мой дед, крестьянского же сословия бывалый мужик со многими пядями, но, увы, без дворянского лоска. Бабушка говорила, что ей говорили, что дед говорил, что еще в ранней юности он положил на нее глаз (а глаза у него — «посмотрит — целковым одарит»), но понимал безнадежность притязаний: бабушка-то была «настоящей барышней». Вот и ушел он от греха подальше. И чем только не занимался в смутные годы: и честной службой в Морфлоте, и контрабандой, и пиратством на том же судне (утопив капитана). Революция спасла его от петли, и он вернулся «в пенаты». Там он обнаружил, что война — огромная кузница вакансий — дает ему возможность склеить корыто жизни, за что он и принялся. А руки, насколько я понял, были у него золотые и голова ясная. Но не сумел!