— Ты только выслушай меня… — сказал парень с отчаянием, но Люба повернулась к нему спиной.
Подойдя к нам, она села на свободный стул и засунула руки в кармашки фартука.
— Вчера к нам два иностранца приезжали, — сказала она. — Из Ге Дэ Эр. Инженеры, на стройку ГЭС ехали. Можете представить, свежего хлеба не едят!
— Как это? — удивился наш водитель.
— Они сухой едят. Дядя Федя сказал. Подсушат его на печке, тогда кушают. Я сегодня полбатона сожгла, пока научилась.
— Они что, еще приедут?
— Кто их знает. Это я на всякий случай. Может, приедут, может, нет. Вам чаю дать или компот?
— Получи с меня, — сказал верзила.
Он вылил в стакан остатки фруктовой воды и с отвращением ее выпил.
— Рубль тридцать, — сказала Люба, собирая посуду.
— Железный ты человек, Люба, — вздохнул верзила и надел поверх комбинезона промасленную куртку. — Из таких, как ты, шайбы делают.
Он нахлобучил на лохматую голову кепку и пошел к дверям. Наступила тишина. Мы чинно пили пахнущий мятой чай.
— Дай хоть компота, — растерянно сказал парень.
— Пятьдесят пять копеек за все, — произнесла Люба металлическим голосом и поставила перед ним стакан с компотом. — И журнал отдай, Петя. Третий раз его читаешь, наизусть можно выучить.
— Ты сядь на минуту, Любочка, — сказал Петя умоляюще. — Только на одну минуту!
Люба села, крепко сжав губы.
— Я тебя вчера весь день искал, — сказал Петя убитым голосом.
— Что я, гриб подберезовый? — Люба глубже засунула руки в карманы фартука. — Меня искать нечего.
— Поговорить с тобой надо. Разве здесь поговоришь?
— А что ты мне можешь сказать? — Люба неожиданно рывком повернулась к нему, глаза ее наполнились слезами. — Что? Что? Прославился на весь поселок, скандалист несчастный. На комсомольской витрине твой портрет повесили: висишь красавец — куртка разорвана, под глазом синяк… Ну, чего ты в драку с ним полез?
— Слушай, — вдруг сказал Петя твердо и положил на стол обе руки. — Слушай теперь, я все сначала тебе расскажу. Все расскажу, как было. Когда Хромов пришел работать к нам на базу, меня ребята предупредили: с ним надо поаккуратней. Если чего попросит, делай без отказу, иначе он тебе припомнит не раз и не два. Они сказали, я послушал и из головы выбросил: мне это ни к чему. Прошел месяц, идет Хромов мимо меня и говорит будто мимоходом: «Слушай, Костюченко, заезжай сегодня по пути в Чернореченский совхоз, захватишь мне три мешка картошки, я уже договорился с ними». Я отвечаю: «Как же это по пути, Павел Степанович? Сто пятьдесят километров крюку. Пусть диспетчер наряд выпишет, тогда поеду, пожалуйста». Он покосился на меня и отвечает: «Ты, Костюченко, как я вижу, чокнутый. Умный человек так отвечать не будет». Сказал — и проехало. Ну, еще месяц прошел, все тихо. И вдруг меня переводят на верхнюю стройку. Там рейсы самые тяжелые и, главное, уезжаешь надолго. А я к экзаменам готовлюсь. Я туда-сюда… «Нет, говорят, приказ уже Хромов подписал». Что ж, думаю, учебники с собой возьму, можно, в конце концов, и там заняться. Решил — и слова Хромову не сказал. Ни он мне ничего, ни я ему ничего. Прошло еще время, и вдруг мне дают другую машину. Кузов побитый, мотор ни к черту, сцепление барахлит, тормоза еле держат. Из другого парка машина, у нас такой и не было. Проходит мимо меня Хромов и смеется: «Это чей драндулет — Костюченко?» И опять я ему ничего не сказал. Слышишь, Люба? Опять не сказал ни словечка.