Слеза скатывается по маминому лицу.
Я подхожу к ней и присаживаюсь рядом на стул.
— Прости меня.
— Да, — хрипло говорит она и поднимается со стула.
Я поднимаю на нее глаза. Я так и не поняла, почему моя родная мать испытывает такое отвращение ко мне. Она подходит к дивану, на котором я раньше сидела, и опускается на него. Тогда я пересаживаюсь на стул, который она только что освободила. Она же сама хотела, чтобы я осталась. Просила, но я ей оказываюсь опять не нужна.
— Хочешь бокал вина? — спрашивает она.
— Да. — Я иду на кухню и наливаю нам два бокала вина. Мы пьем в полной тишине. Потом мама наливает нам еще. Я не привыкла много пить, поэтому через какое-то время чувствую себя захмелевшей. Чувствовать себя немного пьяной с матерью — для меня странный опыт. Слишком много я не знаю о ней и не понимаю.
— Ты знала, что нэн каждый вечер заставляла меня выпивать стакан молока, хотя знала, что я его ненавижу, но она говорила, что тебе оно нравилось?
Мама морщится от моих слов.
— Я ненавижу молоко. И всегда ненавидела свой дом.
Я в шоке смотрю на нее. У меня голова идет кругом от ее слов.
— Что?
Она поднимает свой бокал.
— За твою бабушку, которая обладала странным чувством юмора.
Я поднимаюсь на ноги, комната начинает кружится.
— Мне лучше лечь в постель, мама.
— Да, иди поспи, — говорит она, наливая себе очередной бокал вина.
Похороны бабушки проходят на следующий день в местной церкви. Я не предполагала, что у нэн есть такое количество друзей. Все они заполняют церковь такие же седовласые в длинных черных пальто, на лицах скорбь.
Мама постоянно плачет. Мне больно смотреть, как она с трудом слушает надгробную речь. Церемония небольшая и не пафосная. Дедушка сидит с противоположной стороны у купели, я же специально присаживаюсь поближе к выходу. Я всегда так делала. Меня всегда согревала мысль, что выход для спасения где-то рядом, это всегда мне помогало в трудные моменты.
Торн сидит рядом со мной, время от времени он посматривает на меня или держит за руку. Я очень рада, что он рядом. Церемония напоминает мне сюрреализм, хотя бабушка вырастила меня и отправила в школу, когда моя мать сидела в тюрьме.
Сказать, что я ничего не чувствую, будет оскорблением ее памяти, но мне трудно описать свои эмоции. Я слышу слова матери, словно в каком-то сне. Я не могу представить маму маленькой девочкой, какой была сама. И у меня постоянно крутятся ее слова о молоке. Мне кажется, это полной бессмыслицей.
Наконец, моя мать завершает свою речь.
Все поднимаются и начинают петь «Велика верность твоя», но мы с Торном продолжаем сидеть на скамейке. Я никогда не была поклонницей церкви. Слишком много всего произошло в моей жизни, чтобы я почувствовала, что церковь мне помогла каким-то образом.