На привале в деревне Надчице, напившись, умывшись и поужинав, Ливенцев спал крепко, уложив голову на чей-то вещевой мешок.
И новый день, который пришлось ему со всем полком простоять бездеятельно на берегу Стыри, был полон для него всё тем же ощущением начатого огромного дела, которое было потому только и огромным, что не его личным.
Ощущение это росло в нём и крепло по одному тому только, что бригада — не его рота, не батальон, не полк, а целая бригада — занимала линию фронта в несколько вёрст. Он видел большую реку, которой никогда не приходилось ему видеть раньше, но которая была исконно русской волынской рекой; гряду холмов, покрытых лесом; зелёные хлеба в долине, деревни; большой кусок мирной и плодотворной земли, по которой скакал когда-то с дружинами удельный князь, в железном шишаке и с «червлёным», то есть красным, щитом, скакал к её «шеломени», то есть границе, чтобы блюсти её от натиска «поганых» — кочевников, половцев и других.
— Я как-то и где-то читал, что половцы, по крайней мере часть их поселилась на оседлую жизнь в Венгрии и что в семнадцатом веке в Будапеште умер последний потомок половецких ханов, который ещё знал половецкий язык, — сказал Ливенцев прапорщику Тригуляеву. — Так что вот с кем мы с вами, пожалуй, имеем дело в двадцатом веке: нет ли среди мадьяр за Стырью отдалённых потомков половцев?
— Что же касается меня, — очень весело отозвался на это Тригуляев, — то я прямой потомок крушителя половцев Владимира Мономаха!.. Что? Не согласны?
— Всё может быть, — сказал Ливенцев.
— Я вижу сомнение на вашем лице, — сложно подмигнул Тригуляев, — но-о... вполне ручаюсь за то, что я — мономахович!
— Вполне вам верю, — сказал Ливенцев, — только контр-адмирал Весёлкин, который теперь, говорят, очень чудит в Румынии, всё-таки гораздо удачливее вас: он называет себя сводным братцем нашего царя, и в этом никто не сомневается, представьте!
Когда на смену их бригаде явилась целая дивизия — 126-я, — а им приказано было, держась берега Стыри, идти на Икву, Ливенцев услышал от командира пятнадцатой роты, тамбовца Коншина:
— Ну вот, начинается дёрганье: то туда иди, то сюда иди, не могли сразу поставить, куда надо!
Коншин и вид имел очень недовольный, а Ливенцеву даже и в голову не пришло пошутить над ним, хотя склонности к шуткам он не потерял; напротив, он был совершенно серьёзен, когда отозвался на это:
— Удивляюсь, чего вы ворчите! Я никогда не имел никаких так называемых «ценных» бумаг, в частности акций, но слышал от умных людей, что если уж покупать акции, то только солидных предприятий, обеспеченных большими капиталами. Вот так и у нас с вами теперь: солидно, не какие-то там чики-брики, обдуманно!.. Не знаю, как вы, а я уж теперь, ещё до боя, когда нас с вами убьют, вполне готов сказать: если война ведётся умно, то быть убитым ничуть не досадно!