Через день нам пришлось увидеть меткость и эффект русских бризантных снарядов, громивших неделю назад австрийскую батарею. Пока же мы весело ехали по песчаной, широко растоптанной обозами дороге, с горки на горку, под вековыми грушами.
Версты через три перегнали, наконец, последние авангарды и дозоры идущего войска. Справа и слева от нас на волнистых полях шли работы: там маленький мальчик вёл борону, запряжённую в два коня; там старик, в белой свитке, шёл за плугом, понукая волов; там несколько женщин ощипывали ботву на свёкле. На видных местах у леса белела церковь, виднелась за деревьями скромная крыша костёла. На перекрёстках стояли «фигуры» — высокие кресты, увешанные полотенцами и паклей. В другом месте на бугре торчало множество телеграфных столбов, соединённых проволоками, — на них выгоняют хмель в этих местах; дальше я видел целые леса этого хмеля, возникающие в одно лето.
Затем стали попадаться вольные пустые обозы, едущие за фуражом; в узкие и длинные телеги запряжены две, похожие на мышей, лошадёнки, обозные крестьяне одеты в серые свитки; должно быть, не бог весть какой крепкий народ, худощавый, малорослый и хмурый; лица у всех осторожные и смирные, не слышно ни несён, ни смеха, это — русины и поляки. Зависимость их от помещиков велика, и сейчас во многих местах напились острые отношении с магнатами.
Обозов становилось всё больше, дорога всё хуже. В деревне с белыми, крытыми соломой, хатами, с высокими деревьями, палисадниками и непролазной грязью на улице мы нагнали военный обоз, идущий на Томашов. Обозный солдат выбирается, должно быть, особой породы, и по представляю его иначе, как сидящего на облучке в накинутой шинели, бородатого и сонного, держащего и руке кнут и французскую булку. Мы обогнали обоз только часа через три, он тянулся на много вёрст. Затем на закате выехали в Устьелуг — небольшое местечко с пёстрым, полным народа базаром, с каменной на бугре заколоченной лавкой, где написано: «Распивочно и навинос», с невероятно грязными мальчишками и крутым спуском, на котором наш экипаж стал так трещать и валиться, что мы сейчас же из него вылезли.
За этот спуск и за плавучий мост через Буг мы должны были, взобравшись на тот берег, заплатить копейку. Наши лошади остановились у шлагбаума; налево через реку заканчивался крепкий белый мост, перед вами до самого закатывающегося солнца лежало ровное пустынное плоскогорье; в конце его за Грубешовом стояли леса, и за ними-то австрийцы выбрали поле для рокового сражения.
Старый, седой еврей наклонился, пропуская нас через заставу, — с новым казённым мостом ему не будут больше платить копеек. Темнело медленно. В надвинувшейся с запада туче никак не могли погаснуть отблески заката; только когда, миновав плоскогорье, мы свернули на тряское шоссе, наступила, наконец, темнота. Направо от нас смутно выступили за высоким валом пустые корпуса казарм, налево в огромной мокрой низине в холодном тумане загорелись огоньки, запахло навозом и сырыми досками. Мы въезжали в Грубешов.