– Поверить не могу, что смеялась над ним. Просто… Все произошло так быстро. Я не успела ничего понять.
Бабуля поворачивается к ней и мягко говорит:
– Будет тебе. Что было, то прошло. Не расстраивайся. – Она берет Райан за руку. – Давай-ка прогуляемся.
Но сестра отбрыкивается, мотает головой и делает прерывистый вдох.
– Вставай, – произносит бабуля, на этот раз чуть строже.
Такое отношение моей сестре ближе. Она будто вспоминает, что давным-давно сказала то же самое слово. Райан сглатывает, кивает и подчиняется.
Бабуля смотрит на нас с Колтоном:
– Ничего, если мы вас оставим?
– Ничего, – отвечаю я, хотя совсем в этом не уверена.
– Хорошо. Мы ненадолго.
Бабушка обнимает Райан за плечи, и они выходят на улицу, и исчезают в сумерках.
Я наконец выдыхаю. Колтон садится рядом.
– Жутко, правда? – Он кладет руку мне на колено. – Но вроде бы твой отец будет в порядке.
– Жаль, что нет никаких гарантий. – Я искоса поглядываю на него.
Колтон сжимает губы.
– Никогда нет никаких гарантий. Так уж устроена жизнь.
Мы на мгновение замолкаем.
– Есть не хочешь? – спрашивает он. – А пить? Может быть, кофе или горячий шоколад? Я неплохо ориентируюсь в больницах.
Колтон улыбается, и я поверить не могу, как легко он говорит об этом. Наверное, потому, что не нужно больше держать болезнь в секрете.
– Не отказалась бы, наверное, от бутылочки воды, – тихим голосом отвечаю я.
– Сейчас принесу.
Колтон вскакивает на ноги. Он радуется, что может мне как-то помочь. Затем наклоняется, берет за подбородок, чтобы взглянуть мне в глаза, и хочет что-то сказать, но вместо этого нежно целует в лоб.
– Куинн, я… Скоро вернусь.
Он уходит, а я откидываюсь на спинку стула, засовываю руки в карманы, закрываю глаза и глубоко дышу. Стараюсь думать об отце, о словах доктора и о том, что, скорее всего, папа будет в порядке. Но вспоминаю Колтона в бледных вспышках молний, мою руку, лежащую на его груди, прикосновение его губ и дождь, который окутывает нас. Все это похоже на сон. Открываю глаза, и воспоминание растворяется во флуоресцентном больничном свете.
Проходит несколько минут. Я нащупываю в кармане толстовки что-то квадратное и достаю плотный лист, который сложен в несколько раз. Начинаю разворачивать листок и вдруг узнаю этот небрежно оборванный край, эту кремового цвета бумагу. Сердце начинает биться быстрее, и на меня вновь обрушиваются все мои тайны и гложущее чувство вины. Словно в наказание за то, что я наделала. Мне не нужно читать письмо, чтобы вспомнить его содержание. Я днями и ночами исписывала десятки страниц, пока наконец не выразила эмоции как хотела.