— Суицид?
— Да.
— Вены или таблетки?
— Таблетки.
— Без фантазии…
— Говорит, сама не понимает, зачем сделала. Объяснить не может. Вы поговорите с ней у меня в кабинете, а я по отделению пройду. — Маргарита царственно кивнула на свое место за столом.
Христофоров хотел по привычке развалиться на стуле, но вспомнил, что он все-таки не у себя, с опаской оглядел тонкие алюминиевые ножки и уселся на диван — для беседы по душам так даже лучше.
Девочка имела вид бледный, но упрямый, а главное, была рыжей — плохая примета. Огненных пациентов, а тем паче пациенток в больницах опасаются не только анестезиологи, которым тонкокожий рыжик может выкинуть остановку сердца или другой сюрприз при наркозе. Психиатры нутром чувствуют бесовщину.
— Имя у тебя странное, — уставился Христофоров в карточку. — Элата! Древнегреческое?
— Злата, — девочка покосилась на карточку. — Вы букву перепутали. «З» надо, а не «Э».
— Надо же, — удивился Христофоров. — Жаль. Красиво было бы — Элата. Да и Злата красиво. Это тебя по цвету волос назвали?
— В честь певицы Златы Раздолиной, мама и папа на ее концерте в Ленинграде познакомились.
— Не тошнит тебя больше?
— Нет. Меня же из обычной больницы перевели. Там промыли.
— Живот не болит?
— Нет.
— А болело что-нибудь до этого?
— Сердце болело.
— Отчего это у молодых девушек с красивыми именами болит сердце? — сделал заход Христофоров, но по упертому в него взгляду понял, что постучался не в ту дверь.
— Не знаю, — серьезно ответила ему девочка. — Просто ныло. Я маме сказала, мы даже УЗИ делали и кардиограмму. Все хорошо. Эффект роста, говорят.
— Сколько таблеток выпила?
— Я не считала. Все, что в аптечке нашла.
— Видимо, у тебя мало болеющая семья. Ты в курсе, что таблетки разные бывают?
— Да.
— Ты хотела умереть?
— Тогда — да.
— А сейчас?
— Сейчас — нет.
— Почему тогда хотела?
Девочка вздохнула и уперла взгляд в его переносицу.
— Ну, ты же умненькая девочка. Что случилось? Зачем тебе понадобилось умирать?
— Ничего не случилось. Просто смысла нет.
— В жизни смысла нет?
— Да.
— В твоей или вообще?
— В моей, наверное. Я долго здесь буду?
— Не знаю, — честно признался Христофоров. — Может, месяц, а может, и три.
— А как же школа, я же отстану!
— Да зачем тебе школа? Ты же хочешь умереть.
— Я тогда хотела, а теперь — нет, — терпеливо повторила девочка. — Когда меня отпустят?
— Ну, голубушка, это не разговор. Мы тебя выпишем, а ты опять передумаешь. Женщины такие непредсказуемые! Рано пока о выписке говорить. Нам же гарантии надо иметь.
— Гарантии чего? — спросила девочка очень серьезно, закусив дрожащую губу, и Христофоров вдруг увидел, что разговаривает с ребенком.