— Ничего от меня! Ни-че-го! — повторял он слезливым голосом, то отталкивая Гелю, то приближая.
С Лелем отношения похолодели, и он все лето пропадал в Сто Пятом. Через год на экраны вышел фильм «Вертикаль», напомнивший о героическом спуске, и песни Высоцкого вышли на маленькой пластинке, когда мама купила радиолу «Серенада».
На самом деле настало уже другое лето. И тополя — эти гигантские городские одуванчики — мели другой снег, хотя он так же скапливался в углах и легко воспламенялся от поднесенной спички, если не было дождя. Дождь превращал нежнейшие, от малейшего ветра вздымавшиеся волны, похожие на кружевной Бабулин платок, в грязную пену. И сады наливались не так скоро. И бадминтон уже не занимал все пространство. И Люль научился говорить по-человечески и превратился в обыкновенного скучного дошколенка. Бустрофедон позволял выбивать письмена жизни в обе стороны, чтобы не бегать попусту от края к краю. И если на правом краю убили президента Кеннеди, то следующая налево зеркальная строка отражала очередной смертный приговор греку Манолису Глезосу, возвращаясь вправо запуском первого многоместного «Восхода». И разговоры по вечерам на чердаке у Жирного пошли другие. А в какое лето был облюбован сам чердак, значения не имело.
Разговоры того, другого, лета крутились возле физиологии, преимущественно женской. Геле никогда не взбредало спросить у мальчишек, что происходит с их телом. Она замечала, что они растут, только по укорачиванию штанов. Мальчишки тоже прямо не спрашивали ее о том, что жгуче их беспокоило. Инстинкт подсказывал им, что любое несходство разрушит дружбу. Для собственного успокоения Геля, вопреки приобретенным познаниям о деторождении, решила, что все это выдумки, и на самом деле никто ничем подобным просто так не занимается, а болтают из чистого любопытства и праздности.
Саму Гелю в то лето (или другое?) куда больше мучила тайна образования мысли в голове. Она представляла огненные вспышки в мозгу, а иногда — возникающие, как на табло, буквы с текстом, который человек часто не успевал прочесть. Геля недоумевала, как происходит процесс мыслеобразования в безумной голове Аркаши. Или, например, у Гуни. И куда деваются погасшие письмена, она тоже не понимала. А о царе Валтасаре еще не прочитала.
Жирного дразнил и мучил Михан. Он был старше остальной компании и в общении позволял себе значительно больше унизительного и обидного.
— Ты че такой жирный? — назойливо-однообразно допытывался Михан.
— У меня расширение кости, — оправдывался Жирный.
— А я думаю, у тебя расширение жопы, — самодовольно и безнаказанно изрекал Михан, ожидая подобострастного смеха.