Митрофаныч поставил папку на причитающееся ей место, спустился и взял со стола книгу — разумеется, старинную, с красивой шелковой закладкой, раскрыл ее, провел ребром ладони по сгибу:
— Сейчас я тебя немного проверю, — сказал он учительским голосом.
«Начинается», — брюзгливо подумала Геля, незаметно нашаривая глазами выход. Перемещения по музейному дому оставались волшебными, и дверь, в которую она вошла, бесследно сомкнулась.
— Восемь лет эту местность я знаю. Уходил, приходил, — но всегда в этой местности бьет ледяная неисчерпываемая вода, — без выражения, как прозу, и не глядя в книгу, прочел Митрофаныч. — Можешь сказать, чьи это стихи? Хотя бы какого времени?
Повезло Геле непередаваемо. В этот самый момент в безвидную дверь, а может, и сквозь стену просочилась Эмилия. Она смотрела на обитателей библиотеки, как смотрят спросонья на грабителей, упаковывающих в скатерть столовое серебро.
— Евгений, — сказала она сдавленно. — Не молода ли для тебя эта особа?
— Милечка, что ты говоришь! — пришел в деланный ужас Митрофаныч. — Это же наша соседка, внучка твоей однокашницы.
— За однокашницей ты, помнится, тоже ухлестывал, — вздымала звук Эмилия.
В этот ничтожный промежуток Геля успела скоситься на обрез книги. Та лежала по отношению к Геле вверх ногами, то есть буквами, но выручила привычка к шпаргалкам, которые приходилось считывать и не из таких положений.
— Северянин, — сказала она торжествующе. — Игорь Северянин.
— Молодец девочка, — без всякого восторга, но с нетерпением отозвался Митрофаныч. — Иди домой.
Этого Геля желала и без его советов. Она очнулась на том же месте, где застал ее завязавшийся в чубушнике сосед, словно и не покидала своей жалкой комнаты с печкой и красной тахтой. Из кухни возникла Бабуль в переднике.
— Пора пробу снимать, — сказала она. — Это твоя обязанность.
Геля покорно подошла к коптящей «на колидоре» керосинке, на которой варилось малиновое желе, деревянной ложкой зачерпнула немного сиропа, крепко на него подула и наклонила ложку над тазиком. Сироп с зеркальным отливом стек обратно широкой полосой. Это означало, что варенье близко к готовности. Но Бабуль никогда не ограничивалась одним способом. По ее утверждению, проб было двенадцать, правда, применялись они избирательно.
Геля предпочитала пробу «толстая нитка», когда между пальцев образовывалась серебристая неразъединимая сопелька, но она годилась для клубники и в крайнем случае земляники. Поэтому Геля без лишних слов взяла с кухни блюдце с золотым ободом и осторожно капнула варенья. Через несколько мгновений капнутая лава потускнела, и ее поверхность затянулась пленкой, как глаз спящей птицы. Геля тронула пленку, и она сморщилась, точно распаренная подушечка пальца. Третий способ был самый верный. Геля налила в то же блюдце сиропную лужицу, ложкой осторожно провела бороздку, и они с Бабуль вперились в образовавшийся раздел, будто гадалки в кофейную гущу. Бороздка сглаживалась достаточно медленно, чтобы вынести варенью вердикт готовности.