— Главное, Керн запретил Мари трогать кран. Иначе, мол, голова немедленно умрет. Но голова мимикой показала Мари, что это ерунда. Ей и хочется, и колется, но в конце концов кран она отвернула. Раздалось шипение, и послышался слабый голос — голова заговорила! Тогда-то Мари Лоран и узнала подробности оживления. Этот Керн был ассистентом профессора, тоже хирургом. А у профессора астма, и во время операции случился приступ. Когда он очнулся, продышался, то видит — тела нет. Керну только мозг его был нужен. Доуэль сотрудничать ни в какую не хотел, а Керн через голову ток пропускал.
— Во гад! — не выдержал Колян Водищев.
Геле немедленно вспомнилась Эйвазовна, оставившая тампон в мамином животе, и впервые она посмотрела на Сильвера с интересом. Лицо у него было меленькое, как и вся фигура, смазливо-игрушечное, но волосы богатые, курчавые.
— А Керн еще двух оживил. Один рабочий, под машину попал, а другая — певичка в кабаке. Профессор всегда головой работал, а этим двум скучно, делать нечего, головы пустые. Ну, Мари их, как может, развлекает, кино крутит. А певичка все просит Керна, чтобы ей тело пришил. Тут Керн просек, что Мари с профессором беседы ведет и журналы ему показывает.
— С бабами голыми? — оживился Жирный.
— Сам ты голый! — осадил его Сильвер. — Медицинские.
На этом месте Геля перехватила взгляд Сильвера. То (или не то) лето запаздывало, словно задержалось на другой работе, и Геля не снимала гранатового плаща из искусственной кожи с охристым кантом по воротнику. Плащ мама достала из-под полы — битва за каждую вещь прикрывалась этой полой, возмещая унижения. Плащом Геля законно гордилась: такого не было ни у кого. «Эпоха Валентино», — подумала Геля, читавшая журнал «Советский экран» от корки до корки. Она давно поняла язык таких взглядов, но почему-то именно сегодня, после музыки, ответила Сильверу, а не отделалась отводом глаз.
— Вот пусть Геля дальше расскажет, — скромно уступил пальму Сильвер. — Она наверняка читала.
Трехтомник Беляева Геля вправду прочла у отца, и уже довольно давно. Но от Сильвера таких познаний не ожидала.
— Ну ее! — возразил Жирный. — Она непонятно рассказывает. Половина слов нерусские.
Геля вдруг физически почувствовала резкое и само по себе несимпатичное отчуждение и поняла, как книги, музыка, электромеханик Зайцев, церковный двор и даже дурочка на ослике отдалили, откинули ее от Двора. Она повернулась спиной к компании и тихо пошла в направлении ворот. Одиночество, связанное с отлучками близких, ее прельщало, но применительно к дальним сжимало горло удушливым страхом.