Живой музыки Геля никогда до этого не слышала — только по радио и с пластинок. Сначала она отвлекалась то на мышиный профиль Туси, то снова на залепленные пальцы, но постепенно звуковые волны втянули ее в ритм приливов и отливов, близость исполнителя перестала мешать, и Геля пала на эти волны и закачалась, попеременно наполняясь то великим покоем, то сладостным и чистым возбуждением.
Туся играла, расходясь руками и сплавляясь с музыкой сердцем, и пластырь на ее пальцах розовел, потом плотно краснел, оставляя полосы на желтоватых клавишах, будто под ними сидел тайный кот и планомерно драл пианиста. Геле становилось страшно и высоко, и когда музыка кончилась, ее заметно потряхивало. Она не спрашивала имя композитора, потому что оно не имело значения — наоборот, анонимность укрепляла тайну внесловесного искусства.
После остужающей паузы Геля сказала:
— Давайте я вас перевяжу.
Они отмочили пластырь, подсушили кровь, и Геля старательно и неумело обматывала каждый Тусин палец тряпочками — бинта не нашлось — с новым для себя чувством жгучей бережности. Долго пили чай с печеньем, и Геля пересказывала «Планету людей», как сама поняла. Покатый дом сделался ее частым пристанищем.
Геля вернулась поздно вечером, успокоила вечно волнующуюся Бабуль и отпросилась ненадолго во Двор — ей не терпелось понизить высоту, которой она достигла так легко и негаданно, хоть глупыми анекдотами про Чапаева. На крыльце сидел курсант Валентин, свесив голову до колен. Когда он встрепенулся, Геля увидела, что Валентин выпил. О том, что человек такой, какой он пьяный, она не забывала. Валентин поднялся навстречу, схватил ее выше локтей и мокро поцеловал в губы. Музыка еще не совсем умолкла и поцелуев с артиллеристом не содержала, тогда как Чапаева допускала без возражений. Геля вывернулась и, сбегая с крыльца, проскандировала:
Держись, мой мальчик, на свете
Два раза не умирать!
Курсантское достоинство и степень опьянения не позволили догонять ее, на что Геля и рассчитывала. На киноплощадке собралась вся компания, но среди, как выражалась Гуня, «шепаны» и «тварей» Геля увидела Сильвера. Он восседал, положив негнущуюся конечность на лавку переднего ряда.
— Чего он тут? — шепотом спросила она Жирного.
— С бабой поругался, — на пониженных тонах открыл Жирный. — Наказывает.
Наказание, очевидно, заключалось в неприсутствии на семейном ужине с последующим отлыниванием от ночевки у тещи. Машины видно не было. Сильвер между тем что-то рассказывал, и ему внимали. Заслужить внимание Двора было не так легко, и Геля прислушалась.