— Спасибо, Костя. Идите спать, — спокойно напутствовала она защитника.
Мама мечтала, судя по многим признакам, продолжить воспитание, но Бабуль сказала непререкаемо командно:
— Хватит! — и обращаясь к Геле: — Кушать будешь?
Это детское «кушать» изумило Гелю до потери дара речи, и она мерно закивала, как котенок в ботинке — такую игрушку когда-то привез ей дед.
Бабуль кормила Гелю жареной картошкой, мама всхлипывала в другой комнате. Геля поковыряла еду и сказала:
— Ты говорила, у тебя крестик есть лишний.
— Есть. Не лишний, а твой крестильный.
— Дай. Я буду носить, — Геля услышала, как отяжелел ее голос.
Бабуль из заветной тумбочки, где помещалось все ее нехитрое богатство, включая складную лупу, достала маленький, не больше спичечного, коробок. И крестик в нем был крошечный, на белой тесемке.
— Надень сама, — попросила Геля.
Бабуль обвила тесемкой ее шею и перекрестила.
— У тебя неприятности будут, — сказала она.
— Пусть! — сказала Геля непримиримо к будущим неприятностям.
Она разделась и легла на тахту, как всегда, к стенке. Бабуль еще понюхала нашатыря, отдуваясь, и прилегла с краю.
— Пойдем завтра к Тусе музыку слушать, — сказала Геля просительно.
— У Тусечки рак, — сказала Бабуль глухо. — Она в больнице.
«Когда же Туся успела заболеть? — подумала Геля. — Ведь я сегодня ей пальцы перевязывала. Или это было в прошлом году?»
— Значит, пойдем в больницу, — сказала Геля, не вдаваясь в вычисления, и провалилась.
Наутро Геля заболела любимой посреди учебного года, но совершенно не подходящей для лета ангиной. Через два дня, когда не то что глотать, но и дышать не было возможности, а температура не помещалась в градуснике, ее забрали на «скорой». «Только не к Эйвазовне», — думала Геля по дороге сквозь накатывающее забытье. Ее хоть и привезли в ту же больницу у вокзала, где чуть не уморили маму, но положили в совсем другое отделение. В палате она была одна — на соседней койке лежал свернутый матрас.
— Повезло тебе, — сказала нянечка, мывшая в палате полы. — Бабушка тут лежала тяжелая. Умерла вчера.
Температуру сбили уколами. Врач был мужчина, но, по контрасту с Эйвазовной, с женским чистым розовым лицом.
— Тонзиллэктомия однозначно, — сказал он, когда в палату пустили маму.
— Это опасно? — специальным смятенным голосом спросила мама.
— Риск осложнений превышает риск операции, — заученно сказал розоволицый. — Функция защитная ослаблена — интоксикация организма постоянная. Удалять однозначно. Из двух зол выбирают меньшее.
Ему нескрываемо нравилось произносить банальности. Он обратился к Геле и закричал ей, как глухой и одновременно умственно отсталой: