— Что ты делаешь, разбойник?
Ответил дерзко и дико:
— Кокошник с Богородицы снял — только и всего!..
Все это вспоминал Волк теперь, шагая по лесной чаще сзади Трофима.
А парень опять пел что-то, и его звонкий тенорок резал уши Волка и подымал в душе острую жгучую злобу — точно этот беззаботный веселый голос кощунственно смеялся над чем-то величественно-священным, оскорбляя святое молчание леса.
И чувствовал Волк, что вновь пробуждается в нем что- то темное и страшное. С трепетом ощущал, как безмерно рос в нем хищный таежный зверь — вот-вот, кажется, еще только миг, — и не будет поселенца Тихона Горбунова, а останется Волк, дикий таежный хищник.
«Волк и есть, — думалось ему. — И кличку такую люди дали. А разве — не Волк? Тайга ведь мать мне, она — д ля меня и я для нее. Одна она! — мать родная!»
И тут же примешивалось жадное, тоже звериное чувство, зажигавшее соблазнительные мысли о деньгам Трофима, которые могли бы обеспечить ему, Волку, побег из Енисейской губернии. А там, — на Байкал или в Якутск, в Обдорск.
«Велика мать-тайга. Господи! Не уйду от нее».
И хитро и осторожно выпытывал у Трофима, много ли спирта хотел купить и как он не боится ходить без ружья по лесу, да еще с деньгами.
— Врешь ты, паренек, — говорил он и не узнавал своего голоса — так звучал он вкрадчиво и коварно. — Нетто два ведра по этакой дороге унесешь?
— А в лодке? Я бы лодку нанял. Нетто пешком можно! — отвечал Трофим.
Теперь Волк псе время шел сзади парня и, когда тот однажды упал, споткнувшись о пенек, поймал себя на стремительном, но неслышном движении — точно хотел броситься на упавшего, а когда переходили по камням через мелкий ручеек, он осторожно, не спуская глаз с парня, поднял небольшой камень и быстро спрятал в карман.
И, нащупывая его в кармане, не испытывал больше волнения и уже точно и определенно знал, что надо делать.
Стало страшно и радостно. Сильно забилось сердце и запели в ушах чудные серебряные колокольцы. В жутком угаре закружилась голова.
Такую же пьяную радость испытывал он и тогда, когда осторожно бродил около назимовской церкви. Но тогда увидели в окне храма огонь…
«А теперь? — крутилось в мозгу и кто-то поспешно отвечал: — Теперь — лесное дело. Мать-тайга не выдаст. Сына-то своего, бродягу-волка? Господи!»
Вокруг все темнело. Тучи ли заволокли небо или ветви густо переплелись и не пропускали последнего вечернего света, но стало вдруг темно и неуютно, как в глубокой тесной яме.
— Стой, паря, никак не туда пошли? — вдруг обернулся к Волку Трофим и голос его тревожно задрожал. — Оборони Бог, коли плутать начнем. Надо бы влево забирать — к реке держаться…