Все собрались к праздничному застолью. Произносились речи во славу любви и верности, тосты, восхваляющие ценности супружества… Вот в этот семейный праздник я и собралась объявить о своем решении выйти замуж за русского. За советского.
Я сидела в большом зале ресторана среди веселого собрания родных и друзей в полном одиночестве. Я думала, думала. Было невыносимо одиноко.
Прошло два месяца, как я вернулась из своего второго путешествия в город Ленинград. Я летела домой в самолете, но, кажется, могла бы тогда обойтись и без него – я любима, я люблю, я… я дала слово! Я не знаю, что со мною будет! Я знаю, что никто меня не поймет! Но я люблю-ю-ю!
Но, лишь приземлившись на родную землю, – замолчала, как родители молчали про войну.
То мне казалось, что ситуация – неподходящая для такого важного сообщения, то вдруг начинали сомнения одолевать, страхи… Я молчала два месяца! Все происшедшее в России мне уже начинало казаться фантасмагорией, а стыд за свое малодушие и молчание, которое унизительно для моего избранника, – все возрастал. Но что же делать, что же делать?
Вот сейчас я встану – и все обернутся ко мне, и раздастся одобрительный гул. И, подняв бокалы, все замрут выжидательно с ласковой улыбкой, а мама с папой переглянутся, почувствовав неладное…
Декорация к моему выступлению была великолепной: на сцене – холодная война между Америкой и СССР. Слева – Рейган, справа – Брежнев, между ними – гонка вооружений. Позади, фоном – мир в неприятном, томительном напряжении. А я стою на самом краю авансцены и собираюсь не то речь толкнуть, не то в оркестровую яму головой кинуться.
Но…
Нет. Нет.
Я промолчала. Не встала. Не выступила.
Так я, запихивая трясущимися руками толстые прошнурованные свитки драгоценных бумаг в пишущую машинку, занималась подделкой документов.
Я слышала как-то от русских вместо «приятного аппетита» – пожелание «ангела за трапезой». Вот – тот самый ангел, который присутствует, по счастью, на некоторых обедах, сидел возле меня на родительском юбилее и не позволил мне высовываться! Случаются же в жизни невероятные вещи…
Мама проснулась около пяти утра от испугавшей ее мертвой тишины. Тот, кто тридцать лет спал подле нее, согревая телом, дыханием и баюкая привычным похрапыванием, – не издавал ни единого звука. Мама только протянула руку – и в ужасе отдернула ее.
Бедная мама.
Я помню, как звенел-надрывался телефон в коридоре квартирки, которую я снимала вместе с другими студентами, – никто не хотел вылезать из-под одеяла в октябрьский предутренний час. А мне вдруг стало понятно, что это – меня, меня… Это тошнотворное сердцебиение по пути к дребезжащему в темном коридоре телефону было незабываемо (с тех пор мне всегда становится дурно от ночного звонка, и сердце, как заполошное, начинает клокотать где-то в горле).