— Я зайду завтра!
— Заходи, заходи, милый. Всегда рад тебя видеть.
Назавтра после школы Гартмут зашел к барону. Подходя к дому, он заметил, что призрачной птицы на крыше нет. На стук и звонки никто не открыл. Это тоже было странно, и Гартмут встревожился. Видимо, лакей отправился за покупками, а Берлепш в последнее время не мог вставать без посторонней помощи. Перелезши через каменный забор, он пробрался в дом через заднюю дверь.
Барона он нашел в библиотеке. Тот лежал на спине возле стола. Лицо его было безмятежно, глаза закрыты. Правая рука выброшена в сторону, подле валялась трость.
В изголовье тела сидела огромная оранжевая жаба. У правого плеча, словно статуэтка, застыл черный лемур с огромными бледными глазами. У левого плеча скалилась страшная лисица с птичьими лапами. На груди барона свилась кольцами скользкая черная змея.
Страх и отвращение были настолько сильны, что все четыре духа с глухим фукающим звуком одновременно превратились в гугельхупфы.
Шатаясь, Гартмут добрался до стола. Идти он не мог — силы покинули его разом и, видимо, надолго. Нужно было дождаться лакея и сообща вызвать полицию.
Но на этом испытание для него не кончилось: в комнату снаружи стали проникать другие духи. Здесь были самые омерзительные формы, самые чудовищные обличья. Они сползались словно на праздник, толкались, спешили занять место у мертвого тела барона.
И Гартмут не мог уже сдерживаться. Раз за разом, раз за разом приступы омерзения и страха, страха и омерзения овладевали им, и гугельхупфы начали заполнять комнату. Наконец Гартмут почти ползком покинул дом. На улице, собравшись с силами, он встал на ноги и побрел домой. Несмотря на страшную слабость, перед уходом он успел заметить на столе мятый клочок бумаги с нацарапанными словами:
«Ты уже достаточно силен. Иди и ищи свою моровую деву».
Барон Карл Готлиб фон Берлепш лежал, обложенный черными гугельхупфами, словно траурными венками. Тело через пару часов после ухода Гартмута обнаружил лакей, вернувшийся с рынка.
К тому моменту гугельхупфы уже исчезли.
Смерть барона потрясла Гартмута, но не настолько, чтобы бросить занятия и удариться в безутешную скорбь. Довольно скоро Гартмут осознал, что опека Берлепша, его наставления начинали уже раздражать его. Он действительно стал силен, но сам не осознавал того. Жажда деятельности овладела им, точно с пути его исчезло какое-то значительное препятствие. Ему казалось, что только теперь он впервые смог взглянуть на мир открытыми глазами. Он и раньше учился с легкостью, не прикладывая усилий, знания сами укладывались у него в голове, — а теперь он набросился на науки с невиданным аппетитом.