Писал ему русский принц Александр Петрович Ольденбургский. Следуя высочайшей рекомендации ее императорского величества Александры Федоровны, наслышанной о научных достижениях доктора Гартмута Шоске в деле борьбы с чумой и прочими заразными болезнями, принц на отличном немецком приглашал доктора прибыть в Петербург для участия в совещании Особой комиссии по предупреждению занесения чумной заразы в пределы Российской империи, коей комиссии принц Ольденбургский имел честь быть председателем.
В другое время такое письмо подогрело бы честолюбие Гартмута, показало бы, что его научный авторитет сделался международным — только что вышла отдельной книгой и удостоилась уважительных откликов его докторская диссертация по персидским источникам о чуме, его начали приглашать читать лекции в другие университеты.
Однако вовсе не приятное тщеславие почувствовал Гартмут по прочтении письма. Прежде всего он увидел имя.
Его принцесса, ставшая русской императрицей!
Она наконец позвала его.
Через неделю с минимальным багажом он отбыл в Петербург.
Стояло позднее лето 1898 года.
Петербург поразил Гартмута теснотой и многолюдьем. Каменное тело города было плотно вжато в сеть рек и каналов. Огромные, крашенные в желтую охру дома, каких он еще не видел в Европе, казалось, трещат от жильцов. По улицам, по узким известняковым тротуарам, по деревянным торцовым мостовым двигалась разнородная толпа — чиновники в сюртуках, приказчики в фартуках, модницы в шляпках, бородатые мужики в картузах. Пролетали извозчичьи пролетки и богатые выезды с гербами. Не только на улицах города царило столпотворение — реки и каналы были запружены дымящими пароходами, баржами, баркасами, катерками, яликами. Вся Нева проросла целым лесом мачт, пестрящих разноцветными флагами иностранных государств.
Как ни было удивительно Гартмуту наблюдать скученность и многолюдность российской столицы, еще больше поразила его местная призрачная фауна. Он привык к тому, что в германских городах болезнетворные демоны активны днем и ночью — в любое время суток можно увидеть реющих над городом огромных костлявых нетопырей, чудовищных москитов, траурных бражников с вороньими головами и прочих крылатых фантомов, а на земле — алчное мельтешение вечно голодных пауков, сколопендр, черепах, скорпионов.
Петербург был полон самых причудливых созданий, которые никуда не торопились. На углах улиц, рядом с реальными своими оригиналами, громоздились призрачные копии фонарных столбов и тумб с костями вместо цепей в равнодушном ожидании, когда какой-нибудь невнимательный прохожий влепится в них со всего маху — и мгновенно заработает простуду или боль в груди. Вялые непредприимчивые пауки раскинули свои сети в самых для этого неподходящих местах — на крышах домов, под мостами или на верхушках фонарей. Повсюду валялись, словно выброшенные из домов за ненадобностью, разные матрешки, гармошки, суповые миски, печки, балалайки, все призрачные, мерцающие и спокойно дожидающиеся того часа, когда какой-нибудь человек ступит в них или остановится рядом. Тогда миска начинала потихоньку ползти к нему, а за ней и другие предметы — гребни, винные пробки, флакончики от духов. Все это неохотно выпускало крохотные ножки и начинало продвигаться к человеку, занятому разговором или дожидающемуся конки. Приблизившись вплотную, фантомы, помедлив, неторопливо скрывались в человеке, и бывало, что он сразу же принимался судорожно кашлять или растирать грудь. Если же жертве удавалось преждевременно скрыться, духи замирали на тех же местах, готовые бесконечно поджидать следующую. Гартмут видел своими глазами, как некий офицер опустился в ресторане на стул, прямо в объятья примостившейся на сиденье большой мухоловки, которая неторопливо сомкнула вокруг него призрачные челюсти.