Приемник муж принес с работы. Сначала стоял немой и глухой. Но потом Ваня залез внутрь, долго возился, а разобравшись, что-то поправил, и приемник хрипло заголосил. И швейная машина в углу, самое интересное, очень тяжелая, не сдвинешь, чугунная, с большим колесом в редких гнутых перекрестиях и тугой, тяжелой педалью, которую можно было качать. Верка любила садиться за нее и качать педаль, как будто в автомобиле или трамвае, она раз видела, когда ее брали к родственникам в Москву, напрягаясь всем телом, и еще — вертеть колеса. Потому что было еще одно — маленькое, в частых пухлых спицах. То маленькое, то большое. Тем меняя управление. Нижнее тихо угрожающе гудело, а верхнее молчало, только шелестело. И спиц не видно. А мама боялась, что палец попадет под иглу (это называлось: «вот пришьет тебя — будешь знать»), потому сразу же подбегала и иглу вытаскивала, но из-за машинки не прогоняла никогда. Беспорядочное и беспородное стадо стульев. Два шкафа. Кроме платяного, он же — убежище, домик («как в домике»), пещера, дремучий лес, сходство с которым обеспечивалось густо свисающей одеждой, — шкаф книжный. В котором книг пока было немного, почти пустой; мама иногда приносила и бережно ставила: Тургенев, Толстой, Горький. Но сама еще не читала. Зачем тебе? — смеялся Иван. Это детям, — уверенно заявляла она и поджимала тонкие губы. А он не спорил. Уверенная, что им понадобится. Когда Верка подросла, уже после войны, а Юрка уехал, книг стала покупать больше. А однажды взяла почитать. И увлеклась. Читала теперь регулярно. А недочитав какую-нибудь, торопилась к ней, скоренько доделывая домашнее: домывая, доваривая. Вокруг плиты собирался и стоял, не уходил, густой вкусный чад. В книгах рассказывали о жизни, которой она не знала, и о людях, на нее не похожих, давно живших и в других условиях, любивших, умиравших, тоже обманывавших, убивавших, но по-другому, часто из-за денег, иногда от любви.
Икон в комнате не было. Боясь, мама отнесла и развесила их в вечно запертом сарае, прикрыв сверху темной тряпкой. Никогда туда не ходила, а молилась в пустоту, лежа рядом с храпящим мужем. Зимами, когда ребята спали рядом, через пустой, без двери, проход, Верка слушала шумный шелестящий шепот матери, казавшийся то страшным, то, наоборот, убаюкивал. В конце 50-х, осмелев, мать вернет в комнату попорченные мухами темные иконы.
* * *
К гробу быстро привыкли и уже почти не замечали, как будто он стоял тут всегда. Кроме гроба, в столовой появились два венка — оба с работы, один — от профсоюза, другой — прямо от сослуживцев. И много цветов. Их приносили и клали в гроб, где они вяли.