Крышка гроба прислонена к стене.
На третий день гроб вынесли. В дверь не проходил, управлялись с ним долго, то одним боком, то другим, стоймя, придерживая покойника. Вкинули в кузов грузовика, один мужчина забрался и стоял наверху, двое подталкивали снизу. Вкинув, попрыгали следом.
Грузовик от завода пригнал тот самый дядя Коля — и по-соседски, и потому, что считался приятелем Ивана, во всяком случае, выпивали вместе, когда не ругались. Но был и шофер, человек незнакомый. Он и потом, после кладбища, отогнав грузовик обратно, вернулся на поминки. И сидел со всеми, на него не обращали внимания. Посидел и ушел.
Повезли в церковь. Большой беленый храм через улицу был многолюден и душен. Кроме Ивана, отпевали еще старушку, которую Валентина знала, остановившись на улице, подолгу разговаривали. Старушка была согбенная, невесомая и очень смирная. И незнакомую, утонувшую в пруду девочку. Мужики выходили покурить, потом втискивались обратно. С новопошитой сумкой через плечо, в ненадеванных светлых юбке и кофте и светлой же косынке, Верка выглядела очень пригоже. Носилась, как бабочка, по затоптанной толкущейся церкви. Выныривала из-за тел и вновь исчезая. Присаживалась, вздохнув крыльями, перед утомленной матерью и снова несется куда-то. Валя тоже поднималась вслед со скамьи, крестится, бормочет сухими губами. Юрка стоял в стороне, не зная, куда девать руки. Все это было очень неприятно и злило. Но целовать отца в лоб, как положено, Верка боялась.
Потом погрузили гроб опять, разобрались, кто на какое отпевание. Оказалось, к Ивану пришли многие и с их стороны поселка, и с другой, более городской; там располагался и завод, кормивший половину населения. Поселок разделялся надвое железной дорогой. Ивана любили. Пьяный — злой, а трезвый был отзывчив и незлопамятен. То есть не помнил чужого зла, а ему не припоминали его.
Один за другим полезли в кузов, устроились вокруг мешавшего гроба; в движении тыкался и толкался в колени, его отодвигали. Женщины в платках, мужчины — в картузах и шляпах. Юркнули ко всем и Верка с братом. В просторную кабину сел тучный крестоносный батюшка, отец Николай, со служкой; у того кадило на одном колене, длинная толстая свеча — на другом, а он вцепился в нее рукой, и с еще одним прихожанином. Теснились. Кто не поместился в машине, пошли, растянувшись, следом. До кладбища — три километра. Грузовик ехал медленно. В тишине. Пока в кузове кто-то не затянул песню, грустную, потом еще одну. Развеселившись, кто-то начал было плясовую, но на него шикнули, и он, устыдившись, примолк. Всем стало неловко. У счастливой, с непокрытой головой, Верки (потеряла, пока лезла) развевались волосы. Ехали как на субботник. Остановившись невдалеке от уже вырытой могилы, сняли гроб, понесли на руках, сторонясь оград в узком проходе. Впереди священник с кадилом, служка со свечой кружит за ним.