А Марк снова бился в сетях вопросов, на которые не существовало ответа. Почему умерла Ия? Как случилось, что пропал Сашка? Почему так сложилась именно его жизнь? Но воспоминания приносили только мучения, он глушил их водкой, как глушат рыбу динамитом. Тогда они всплывали, обездвиженные, брюхом вверх, и, подхваченные течением жизни, уносились куда-то за пределы его души. Утром наступало похмелье. Марк, «подлечившись», погружался в дела, но по-прежнему вздрагивал, если в толпе замечал вдруг светлый затылок, напоминающий Ию, детскую фигурку, похожую на Сашкину…
Через три года он не выдержал. Сыграли роль, конечно, и постоянные подзуживания Регины. Ее неспокойная совесть тоже рвалась прочь из этого дома, прочь из этого города. А может быть, ей по-прежнему хотелось в Венецию, пусть в северную… Отношения с матерью к этому времени у Марка были испорчены окончательно. Ее властность с возрастом только усиливалась, а здравый смысл совсем, казалось, ее покинул. Она все чаще зажигала свечи, часами простаивала на коленях под иконами. Регина пыталась навещать старуху, но та все подозрительнее относилась к ее визитам, а однажды поссорилась с ней окончательно, заявив, что невестка пытается «наложить лапу на фамильные вещички». «Ничего не получишь! – орала она из окна вслед Регине, быстро семенящей по улице прочь. – Ничегошеньки! И никто из вас не получит! Вот вырастет Дашенька…»
Воздух Энска с каждым днем наливался тяжестью. То ли кислорода в нем недоставало, то ли еще какого-то компонента, только дышать им стало невмоготу. Солнце нагоняло тоску, дожди основательно погружали в депрессию, фальшивые радуги расползались над головой, безвозвратно исчезая при первом же взгляде в небо. В мае они продали дом и переехали в северную столицу.
Новая квартира была заблаговременно отремонтирована. Три огромные комнаты, каждая почти в тридцать метров, располагались вдоль длинного коридора, заканчивающегося двумя входными дверьми, ведущими в разные подъезды. С одной стороны – прихожая и кухня, а с другой устроили что-то вроде гостиной и холла. Марк водрузил там замысловатую корягу, которую приволок из энских лесов, расположил на ней пепельницы из своей коллекции, как птичьи гнезда, поставил кожаные кресла, журнальный столик и большой студийный магнитофон с клавишами из слоновой кости. Завершал декор огромный портрет Высоцкого – гордость семьи, – в сотню раз увеличенная фотография, подаренная лично Марку, о чем свидетельствовала подпись на обратной стороне.
В свой кабинет он поставил два стола – один из красного дерева, с дорогущим письменным прибором, купленным в антикварном магазине, а другой – найденный на близлежащей помойке, дубовый. Стол красного дерева покрывался пылью вместе с бесценным прибором, а дубовый – следами ожогов от паяльника: именно за ним Марк проводил все свободное время и творил маленькие технические чудеса. Правую стену украшали полтора десятка патентов на изобретения, левую покрывали великолепные стеллажи, набитые техническими журналами на разных языках за два последних десятилетия.