Двое других раненых пребывали в гораздо более серьезном положении. У обоих металлические осколки пробили черепные кости, мы также подозревали, что у них сломаны ребра. Положение лейтенанта Штольценберга нас особенно тревожило. Он кашлял кровью, а когда мы погружались под воду, дышал с большим трудом. Наш доморощенный медик предполагал, что у него пробиты легкие, но, не имея в своем распоряжении нужного медицинского оборудования, не мог поставить точный диагноз или справиться с внутренними кровотечениями. Во время коротких промежутков времени, когда он приходил в сознание, лейтенант галлюцинировал и часто впадал в жестокие судороги.
Мы все задумывались над иронией судьбы – почему именно Штольценберг, единственный из всех офицеров, получил такие ранения. Ведь это именно он предупредил Чеха, что после отхода из Лорьяна надо сбросить прощальные цветы, и сказал про удвоение вахты в день воздушной атаки Силлкока. По лодке начали распространяться суеверные сплетни, что Чех проклят, а праведные невинные, как Штольценберг, обречены заплатить за грехи командира.
Я также испытывал огромную жалость к третьему раненому, унтер-офицеру. Он, будучи ранен, упал с рубки через ее открытый люк и распластался без сознания у моих ног в центральном отсеке. Он находился в очень плохом состоянии: оглох и имел резаные раны по всему телу.
Он был уже довольно стар для экипажа подводной лодки, где-то под тридцать или за тридцать лет. Этот унтер-офицер располагал вполне комфортабельным рабочим местом в штабе флотилии, но его ненасытное желание стать обладателем золотого знака подводника35 привело его служить добровольцем на борт фронтовой подводной лодки. Как назло, Чех уже сделал осуществление его мечты невозможным. За пару недель до атаки Силлкока Чех пробирался через фронтальный люк с верхней палубы в боевую рубку. В люке он столкнулся с унтер-офицером, которого сбил с ног. Парень инстинктивно ухватился за то единственное, что было ему доступно: рубашку командира. Чех в ярости оттолкнул его с такой силой, что бедный парень упал на штурманский стол, разбив при этом незащищенную электрическую лампу.
Шипя от негодования как змея, Чех развернулся и за все «прегрешения» дал унтер-офицеру наказание за неловкость в виде… пяти дней строгого ареста. Такое пятно в личном деле безусловно означало конец всякой надежды на дальнейшее продвижение человека на флоте, не говоря уже о невозможности для него получить знак подводника, о котором тот так мечтал. А теперь он страдал из-за этих страшных увечий, также полученных, возможно, благодаря Чеху.