Быть может, старческое слабоумие подтолкнуло меня к такому ужасному решению, не знаю. Мне в свое время довелось побывать в ряде отчаянных переделок и я, даром что трус, отважился на пару сумасшедших поступков. Скажу только, что судьба Селины казалась достойна еще одного. Риск? С Мораном без этого не обойтись, но все-таки так ли все безнадежно? Допустим, полковник — самый смертоносный стрелок из всех, кого я встречал. Но и такие поворачиваются иногда спиной. А Лондон это вам не Зулуленд, не Абилин времен Дикого Запада — никто не ожидает получить пулю в спину посреди Хаф-Мун-стрит. Переодетый человек, темной апрельской ночью, выследив свою жертву и выждав момент, вполне может рассчитывать сделать меткий выстрел и раствориться. Наши бобби к таким вещам непривычны, слава богу. Дельце отчаянное, но осуществимое — у меня имелось более чем достаточно навыков по части выслеживания и стрельбы из засады. И все-таки, боже мой, я ведь старик, ослабевший и наполовину спившийся, и перепуганный до смерти. Так я сидел, разговаривая сам с собой и орошая пьяными слезами фотографию Селли.
Потом отставил бутылку, поднялся наверх, стал рыться в вещах и нашел заветный ящик. Тут хранились: старый немецкий револьвер, которым я проложил себе путь на свободу из темницы форта Раим; «кольт» флотского образца, из коего я палил, зажмурив глаза, при Геттисберге; хайберский нож, полученный от Ильдерим-хана во время Сипайского мятежа; потрепанный старенький «бульдог» двойного действия и аккуратный карманный пистолетик Галанда — в магазине которого, вот черт, обнаружилось лишь четыре патрона[1075]. Впрочем, если мне хватит духу попробовать начинить Морана свинцом, мне едва ли представится шанс сделать более четырех выстрелов. Но допустим, что он будет возвращаться домой после веселой ночки, может быть, даже без оружия? Немногие завсегдатаи клубов Лондона разгуливают с револьвером в кармане, верно? Если так, то это было бы здорово! Сделал дело — и живо ныряешь за угол, в темноту ночи. Почему бы и нет?
Именно в этот миг, как говорилось в начале истории, я пришел к мысли, что убийство — рискованная затея для труса на восьмом десятке. И тут я подумал: кой черт разницы — даже если Палмер проведет в жизнь свой Билль о пенсии для пожилых, я все равно ничего не получу, потому как там содержится особая статья против замеченных в пьянстве[1076]. А Селли того стоит, убеждал я себя, подбирая сопли. Итак, жребий был брошен.
Уж если я на что-нибудь решаюсь, то никогда не останавливаюсь на полпути. Наметив отправиться на дело ночью и переодетым, я стал рыться в пестром хламе, который привез из своих путешествий, собираясь преобразиться в пожилого бродягу вроде тех, что таскаются по улицам Вест-Энда, собирая окурки и ночуя в подворотнях. Это было несложно — в свое время мне кого только не довелось изображать, начиная с дикого апача и заканчивая принцем-консортом, а со своими седыми патлами я и так уже наполовину годился на роль.