— А на прощание он мне сказал, если будет случай, еще заказы подкинет!
— Мм, классный какой, — рассеянно ответил Степа, глядя на сына. Тот сосредоточенно грыз безумно скалившуюся китайскую пластиковую лошадь, подаренную Юлиной тетей.
— Он мне визитку дал, на, посмотри. — Друг сунул Степе под нос кусочек картона.
— …! — вырвалось у Степы, когда он прочел имя на визитке.
Лошадь дико заржала и завращала глазами. Яся, нажавший секретную кнопку, от неожиданности выронил непарнокопытное.
— Вот у меня тоже сюрпрайз был, — сказал Борис. — Любопытно, почему ты никогда не рассказывал, что у тебя отец-миллионер?
Степа стиснул зубы. Он был так сердит, что даже не чувствовал неловкости перед старым другом. Ну, Боря, предатель! Распинался-то как! Как расхваливал! А сам он тоже хорош: «золотой мужик, редкий человек»… тьфу!
— Миллионер он или нет, это в моей жизни ничего не меняет. Ничего. Если ты не заметил!
— Он-то упомянул, что сын с ним не поддерживает отношений, не хочет видеться. Ну, я не стал лезть в душу, расспрашивать, почему такой факап… — Боря сделал паузу, давая возможность Степе ответить на незаданный, но повисший в воздухе вопрос.
Прошла минута, другая, но ответа Борис не дождался. Степа с каменной физиономией смотрел в окно.
— Ой! Да мне это, нам с Яськой пора! — воскликнул Степа, взглянув на часы.
— Эх! Я не понимаю тебя. Такой человек! Зе факинг бест. А ты… Он проговорился, что сын его даже на день рождения свой звать не хочет! — Друг восклицал это уже в спину Степе, который подхватил на руки Ясю и удалился с ним в «беленькую», где начал шумно перерывать гардероб.
— Извини, Борь! Нет времени! — кричал Степа, выдвигая и задвигая ящики. — Сейчас соберусь, и выбегаем. Мы это, в гости к теще, опаздываем уже. Пока, Борь, пока!
Когда Борис ушел, и дверь за ним захлопнулась, Степа бросил греметь ящиками и плюхнулся в кресло.
— Такие дела, Яся. Обложили меня. Угу. Но какое совпадение! А не может ли быть, что отец знал про Борьку с самого начала? Что он мой друг… Хм. Именно! Отсюда вся доброта… Святочная такая доброта, угу, как у Диккенса. Но Боря купился. Или он тоже?.. Отставить! Отставить паранойю.
Он перестал бормотать и замер в кресле, съежившись. Яся, чувствуя его настроение, затих. Когда Степа увидел имя отца на визитке, на него нахлынула горечь, непонятная, необъяснимая, а только захотелось оттолкнуть от себя двумя руками визитку-картонку, а с нею Бориса, а с ним — оттолкнуть отца. Оставь же ты меня в покое! Жил ты в Москве — так жил бы дальше! Когда отец был далеко, Степа не думал о нем, вспоминал про него раз в полгода, как и сам отец вспоминал про него раз в полгода. Все, что между ними было, — обмен телефонными поздравлениями на день рождения и Новый год, несколько дежурных фраз. Словно повеяло холодом. Степа знал, что отец не чувствует к нему ничего, никакой любви. Он мог трепаться сколько угодно, шутить, хохотать, горячиться, распаляться, но все это у отца было снаружи, а внутри был только холод. К нему, к Степе — холодное внимание энтомолога, разглядывающего забавного жука. И теперешнее — внезапное, после двадцати с лишним лет — желание общаться было вызвано чем угодно, но не любовью. В том, как отец тащил его к себе — сам, или руками бабушки, а вот сейчас — руками Борьки, — был, наверно, только азарт. Такой же азарт, с которым отец начинал партию в бильярд или ввязывался в деловое предприятие. Прийти, увидеть, победить! Победить отбившегося от рук сына, добиться того, чтоб он ел с рук, говорил: «Да, папа, спасибо, папа, ты лучший отец на свете», а потом уехать. Угу. Победить и уехать.