встретил их речью, да такой, что многие чуть не плакали, а потом за счет города был дан обед, правда, после этого пира они два дня маялись животами… Я сидел рядом с ней, слушал и жадно расспрашивал. Все это еще было! Все это еще существовало — на расстоянии одного дня пути. И Тэдди сидела рядом со мной, в самом деле рядом со мной, на стуле, и словно чем-то само собой разумеющимся была окружена всем этим.
На этот раз мне было совершенно нечего ей показать, совершенно некуда ее пригласить. В те прошлые разы, когда она приезжала в Берлин, ей еще можно было что-то «предложить»: интересный фильм, о котором все говорили, концерт, кабаре или маленький театрик с «атмосферой». Ничего этого теперь не было. Я видел, как Тэдди хватает ртом недостающий воздух. Без какой-либо задней мысли она простодушно расспрашивала о давно закрытых кабачках и кабаре, о давно исчезнувших актерах. Конечно, многое она узнала из газет, но в действительности все было совершенно по-другому — наверное, менее сенсационно, но менее понятно и менее переносимо. Повсюду флаги со свастикой и коричневая форма, куда ни зайдешь, везде она: в автобусах, в кафе, в Тиргартене[244]— она все заполонила, словно оккупационная армия. Непрекращающийся грохот барабанов, днем и ночью — марши; комично, что Тэдди поприслушивалась ко всему этому и наконец спросила, а что, собственно говоря, здесь происходит, что празднуют? Она не понимала, что повод для вопросов возник бы скорее, если бы марши и грохот барабанов вдруг смолкли и настала тишина. Я уже привык к красным спискам гильотинированных, чуть ли не каждое утро появлявшимся на газетных тумбах рядом с афишами кинотеатров и рекламами летних ресторанов, но Тэдди ужаснулась, когда в один прекрасный день простодушно решила почитать объявления на газетной тумбе. В другой раз во время одной из наших прогулок по городу я резко втолкнул Тэдди в подворотню. Разумеется, она ничего не поняла и испуганно спросила: «Что случилось?»
«Проносят знамя штурмовых отрядов», — сказал я как о самой обыкновенной вещи.
«Да, и что?»
«Ты собираешься его приветствовать?»
«Нет, с какой стати?»
«Это приходится делать, если знамя проносят по улице…»
«Что значит: „приходится“? Просто не делать этого — и всё».
Бедная Тэдди! Она и впрямь явилась из другого мира! Я ничего не ответил, только мрачно усмехнулся. «Я — иностранка, — сказала Тэдди, — меня-то здесь ни к чему принудить не могут…» Мне вновь не оставалось ничего другого, кроме печальной усмешки по поводу ее иллюзий. Тэдди была родом из Австрии.