1.
Юля позвонила во вторник и сказала, что в следующий раз, то есть в четверг, они начнут работать поздно, когда стемнеет. Игнат не стал спрашивать, что случилось. Она пришла в восьмом часу. На ней была шляпка с вуалью.
Игнат хотел помочь ей снять пальто, но она сказала:
– Я обещала, что мы поедем на дачу Сталина. Я заказала машину ЗИМ, есть такая фирма, подача ретро-автомобилей. Давай, собирайся.
– Уже заказала?
– Да, ждет внизу. Понимаешь, я хочу понять, что чувствовал министр Перегудов, когда ехал к Сталину на дачу. Ему было назначено на двадцать два сорок пять. Министерский ЗИМ. Потом его, кажется, пересадили на другую машину, с другим шофером, но я уверена, что это тоже был ЗИМ.
– А где твой муж? Он тебя отпустил вечером?
– Муж, как положено хорошему мужу, в командировке! – засмеялась Юля.
У нее иногда появлялась такая слегка издевательская манера, и непонятно было, шутит она или говорит всерьез.
– Как тебе моя шляпка? – спросила она, смотрясь в зеркало. – Хочу почувствовать себя в той эпохе.
– Но кем почувствовать? – возразил Игнат. – Если ты хочешь перевоплотиться в министра Перегудова, то надо надевать френч, генеральский мундир. Перегудов же генерал-лейтенант. Или строгий костюм.
– Нет, – сказала Юля на полном серьезе. – К Сталину лучше мундир. Но я все равно поеду в шляпке.
– Да, вот еще вопрос, – сказал Игнат. – Кто у нас рассказчик?
– Автор, конечно!
– Это скучно. Это восемнадцатый век. Девятнадцатый тоже, впрочем. Великая русская литература до Достоевского и Чехова. Рассказчик – особая фигура.
– Хорошо, – согласилась Юля. – Рассказчик – не абстрактный автор, а конкретная я. Перевоплощающаяся женщина. Какое длинное и неудобное слово. Перевоплощающаяся! Смешно. И, однако, это так.
– В кого ты сейчас перевоплотишься?
– В шпионку. В советскую внутреннюю.
– Мату Хари?
– Фигушки тебе! Мату Хари расстреляли! Не желаю! В советскую удачливую Мату Хари. Поехали. Только мне надо письнуть на дорогу.
Когда-то Игната слегка раздражало такое навязывание физиологии, как он это называл про себя. А потом понравилось. Он видел в этом не просто «нестеснительность», а нечто более важное – «нестеснённость», то есть свободу и искренность и даже чистоту. Чистому всё чисто.
– Мне тоже надо! – сказал он.
ЗИМ был длинный и очень удобный. Настоящий лимузин, со стеклянной перегородкой между водителем и пассажирским салоном. Они сидели на заднем сиденье, даже, лучше сказать, на диване, удобно вытянув ноги. Пол в салоне был совсем плоский и застлан коричневым ковром. Ехали по Профсоюзной, потом свернули на Нахимовский и дальше по прямой, по Ломоносовскому и Минской, пока не повернули на Староволынское шоссе. Странно представить себе, что когда-то это был пусть не далекий, но пригород, и не было этих страшных многоэтажных домов.