Однако отец частенько спал именно так, на диване, и вот этот курительный столик пододвигал к изголовью дивана, ставил на него стакан с водой, на всякий случай валидол и нитроглицерин в стеклянных тюбиках, клал свои часы – большие часы «Сима» со светящимися в темноте стрелками. Кажется, Алеша только сейчас вдруг подумал: «А почему это папа так часто спал отдельно от мамы?» – но эта мысль мелькнула и ушла, заслонившись предстоящим визитом Лизы.
Нет, это не годится. Он быстро сложил простынку и одеяло, и полотенце тоже, в стопку и положил на пуфик в углу, прикрыл пледом. Вот так. Оглядел кабинет. Вот так. В душ он уже сходил, чистое надел. Но на всякий случай сунул палец себе под мышку, понюхал. Вот так. Отлично.
Семь часов. До прихода Лизы оставался ровно час. И вот тут позвонила Сотникова. Она сказала, что звонит от метро «Октябрьская», десять минут пешком. «Привет, ты что делаешь? Мне надо срочно зайти». – «Что за срочность?» – «Отдай мне стихи Гумилева! Вон ту папку!» – «Вспомнила бабушка девичий вечер! Да я не знаю, где она». – «Врешь! Я ее у тебя видела!» – «Где, когда?» – «Шестого января. У тебя в комнате. На книжной полке, сверху книг лежала».
Шестого января. Как интересно. Папа умер четырнадцатого сентября. Двадцать третьего октября – сорок дней. А после ноябрьских праздников – как раз собирались у Татарникова – вдруг выяснилось, что Сотникова «не своя». Интеллигентные какие ребята. Сорок дней выждали, чтоб не прямо сразу папа твой умер и ты теперь никто. Ну нет, нет, это уже бред какой-то! Конечно же, это совпадение.
Шестого января она у него была? Значит, он не видел Сотникову всего два месяца? Или уже два месяца? Ой-ой. Но ведь до этого они все время встречались. Во всех смыслах! А вдруг папка со стихами – это предлог, и сейчас она придет и предъявит живот на пятом месяце?
«Я буквально очень скоро ухожу!» – говорил он. «Нет, мне надо срочно!» – говорила Сотникова. «Может быть, завтра? Или – когда хочешь. В любой день, в любое время. Я сам подвезу, я сам приеду, куда скажешь». – «Нет, мне надо срочно сейчас». Алеша посмотрел на часы, они уже пять минут препирались, она бы уже была почти на месте. «Давай, – сказал он. – Только по-быстрому, я ухожу буквально через десять минут, я уже буквально в пальто».
Сотникова примчалась очень скоро, запыхавшаяся, румяная, красивая, как черт. Никакого пятого месяца, конечно же. Грудь, извините за выражение, вздымается от частого дыхания, глаза синие, светлые пряди выбились из-под настоящего павловского платка, и драповое пальто, и полусапожки замшевые, будто с витрины: как это она умудрилась добежать от метро, не запылившись, не забрызгавшись? Внимательно посмотрела на него, чтобы убедиться, правда он уходит или врет. Он специально надел уличные ботинки и кашне на шею. «Чаем хоть напоишь?» – спросила она, поцеловав его в щеку и каким-то седьмым чувством ощутив, что его кашне – это легкий маскарад. «Я же сказал, я убегаю». – «А мама на даче?» – «Откуда знаешь?» – «Я следила. С полудня гуляла тут вокруг. Такси приехало, она с какой-то тетенькой, с этой вашей прислужницей, погрузилась и ту-ту. На дачу ведь, да? Тем более с сумками». Ни фига себе. Она за ним следила. «Это не прислужница! – строго сказал Алеша. – Это мамина ближайшая подруга. Любовь Семеновна, сестра покойного мужа ее покойной двоюродной сестры». – «Ну и ладно. Уходить собрался? По делам? – Сотникова обняла Алешу, прижалась к нему, расстегнув пальто, впечаталась горячим животом. – Ну, ты иди. А я тебя буду ждать. Ты придешь, я тебя встречу…» Она села на табурет у вешалки, стала расстегивать молнию на сапогах. «Стоп-стоп-стоп! – сказал Алеша. – Это что, типа вернись, я все прощу?» – «Нет, – засмеялась она и протянула ему ногу, снять сапог. – Это типа прости, я вернулась! Видишь, какая я добрая, хорошая и покладистая». Слово «покладистая» она произнесла с длинным «а» –