– Курево можно взять? – спросил Еремеев, покачивая на ладони портсигар.
– Даже не знаю, – пожал плечами парень. – Да на что он вам? Спички и зажигалки здесь запрещены.
– Табак жевать буду.
– А что у вас там?
– «Беломор».
– Не, папиросы я не курю. Сигареткой бы разжиться. – Под шумок этого непритязательного разговора Еремеев опустил портсигар в карман комбинезона.
– Где моя койка?
– Любая верхняя. Обе нижние заняты. Здесь спит Максим. Он старший. Завтра введет в курс дела.
– Ужин был?
– Через полчаса будет.
– Умывальник, гальюн?
– Первая дверь по коридору налево. Распорядок дня на стене. Правила здесь такие. Заходить можно только в те комнаты, номера которых обозначены у вас на нашивке.
Санитар ткнул пальцем на белый лоскут, нашитый на груди комбинезона: 5–79.
«Надо же, – усмехнулся Еремеев. – Как боевой номер на матросской робе».
– Баня, прогулка, переписка?
– Душ в умывальнике. Прогулки только по коридору. А почты здесь нет, – недобро хмыкнул санитар.
Через полчаса пришел Максим, тот самый дядя, что вез каталку с бомжем. Он не проявил никакого интереса к новичку, спросил только, как зовут, и замолчал. Был он сер, сед и невзрачен. Сутулился и шаркал по-стариковски, хотя годами ничуть Еремеева не обошел. Затем появился еще один оранжевый обитатель подземного царства – куда более живой и разговорчивый.
– Наиль, – представился он.
– Татарин?
– Башкир.
– Я бывал в Уфе, – сказал Еремеев, чтобы завязать разговор.
– А я ни разу. В Москве родился. Кто там сейчас у нас в Кремле?
– Ельцин.
– А у америкосов?
– Блин Клинтон, – переиначил на свой лад Еремеев, и оба улыбнулись. Тут загудел транспортер, лязгнули створки элеватора, и на стол выехал поднос с тремя тарелками, кастрюлей, чайником и нарезанной буханкой серого хлеба. Поужинали гороховой кашей с кусочками копченой колбасы; каждому досталось по бутерброду с куском сельди и треть чайника сладкого чая. Перед отходом ко сну в комнату заглянул санитар, проследил за тем, чтобы все сходили в умывальник и по нужде, затем запер за ними железную гермодверь, в которой даром что не было тюремного «глазка».
Еремеев разделся и залез на койку, нависавшую над Наилем. В его распоряжении была целая ночь, чтобы составить план действий. Но ничего путного в голову не шло, хотя кое-какие рабочие варианты он себе наметил. Наконец, решив, что утро вечера мудренее, день принесет самую главную информацию и более детальную ориентировку, он прочитал на сон грядущий Отче наш, «Трибожие» и «Молитву мытаря» и велел себе спать. Час настойчивого аутотренинга завершился дурным подневольным неглубоким сном.