— Здорово, племянник! — это Таок ему: — Опять ты мою кастрюлю увел, давай сюда.
— Это не я.
— Конечно, не ты. А вон там, что?
Таок указал в сторону стола, на котором сразу обнаружилась эмалированная, желтая, в крупный оранжевый горох, кастрюля.
— Моя.
Конопатое лицо Таока сморщилось, он вошел в комнату, взял кастрюлю и сунул ему под нос.
— Вот отметина! Видишь? Сколько раз говорить? Кстати, твоя вообще без одной ручки. Как ты их путаешь, не пойму.
Сидя на стуле, в пол-оборота к Таоку, он неловко развел руками, сказал:
— Хм… Извини. Это я, видимо, напутал. Темно было.
— Пить надо меньше. Кстати… — Таок воровато оглянулся на закрытую дверь и, понизив голос, спросил: — У тебя ничего нет?
Видимо, его жена Гемада, была еще дома. На прошлой неделе в их комнате разгорелась короткая ссора, после которой Таок вышел в коридор с большой шишкой на лбу. Разговоры на эту тему он избегал.
— Нет. Я бросил. Вот…
— Да? — сосед недоверчиво заглянул ему в глаза: — Опять? Как-то не верится.
— Угу. Точно.
— Тогда займи, до получки. И моей ни-ни.
Он поднялся со стула, выудив из кармана коричневого, клетчатого пиджака пару медяков:
— Когда это я твоей докладывался?
— Ну ладно, давай. Это я так. Мало ли.
Таок вышел, тихо закрыв за собой дверь. Из коридора донесся его громкий смешливый голос, отвечавший кому-то:
— У кого, у кого? У племянника, одного.
В душе ворочалась противная тяжесть из обрывочных воспоминаний и унылое чувство вины, вызванное похмельем. Он снова посмотрел на свое пыльное окно, встал, под недавно заправленной кроватью, нашел засохшую, комковатую тряпку, принес из уборной общий таз с водой и минут за пятнадцать вернул, слепым от пыли окнам, былой блеск. Отнес таз назад и снова вернулся в комнату.
Давно бы так!
Невольно залюбовался непривычно четким и красочным видом из окна, за которым рос ветвистый тополь. Доносился шум проезжающей недалеко машины и галдеж детворы внизу у дома.
Вымытые стекла блестели и отражали на неровные желтые, крашенные стены комнаты яркие пятна солнечных зайчиков, от чего ему казалось, что начало новых, давно вымученных поступков, положено. Только дела обстояли таким образом, что начинать-то было, собственно, не с чего. Совсем. Пройдут два дня выходных, он вернется на работу в порт, чтобы провести еще одну бессмысленную и тяжелую неделю в пыли и грязи. Снова клепать броню старых, давно просящихся на слом, броненосцев. В понедельник броненосец «Угрюмый», который уже две недели, как закончил капитальный ремонт и стоял в оцеплении охраны, скорее всего уведут из порта, заменив на другой. На «Угрюмом» заново установили орудия и оснастку, а матросы, как муравьи, сновали по его рубкам и палубам.