— Чего купить? — спросил он ее.
— Роук, — она протянула ему деньги и листок бумаги, сложенный вдвое: — Вот, тут список.
Он выслушал про хлеб, кефир и аптеку, кивал, крутя в руке ее записку, а она, улыбаясь, снова помянула «конопатого», свои больные ноги и отзывчивость Роука, за которую жизнь его в конце-концов вознаградит.
Вознаградит его, да, конечно. Именно так.
Кто-бы сомневался.
Угла Тока ушла.
— Ладно, пойду, — он развернулся к двери, когда Тосия Вак сказала:
— Постой. Я, что хотела сказать, — она подошла к нему и заговорила, стараясь скрыть волнение: — Я — врач и много чего видела. Были случаи, когда человек несерьезно болен — пустяк, но этот пустяк сводит его в могилу. Или наоборот, думаешь, что больной помрет, не надеешься уже, а он, смотришь, идет на поправку, цепляется и… Надо цепляться, золотко, даже когда нет надежды.
— Я знаю. Тетя Тося я…
Он всегда ее так называл — Тетя Тося.
— Тетя Тося! — передразнила она его, и дернула за рукав рубашки: — Бороться надо. Надеется надо. Нельзя опускать руки, и самому опускаться.
— Я уже…
— Да, ты — уже. Возьми себя в руки. Все, иди. Я приберу у тебя. Окно, смотрю, вымыл. И то хорошо.
Сняв пиджак и повесив его на горбатую спинку шаткого стула, он вышел из комнаты, взяв белую, вязанную авоську, в полутемном коридоре, освещаемым лишь окном из кухни, прошел в прихожую, обулся в свои темного цвета разбитые ботинки и через минуту оказался на улице.
Солнце отражалось в лужах и окнах, игриво бегало в стеклах проезжающих по дороге машин, запах влажной земли и молодой зелени, повис в прозрачном, утреннем воздухе, смешиваясь с вонью проезжавших мимо, машин. Из-за стола во дворе, где собралось несколько его соседей, слышались голоса и стук домино. Его заметили, кто-то выкрикнул:
— Роук!
Он махнул в ответ рукой и не сбавляя шаг, завернул за угол дома, пригибаясь от свисающих низко тополиных веток.
Улица встретила его шумом и движением. Стая голубей взлетела с тротуара и шурша крыльями, устремилась на крышу ближайшего барака, где утреннее солнце весело плясало в окнах второго этажа и там в сиянии отраженного солнца, подобно загадочной нимфе, круглолицая, молодая толстуха, положив на подоконник свои пышные, вываливающиеся из белого сарафана груди, щурясь, смотрела вниз на прохожих.
Люди шли с той неторопливостью, которая присуща им в выходные дни. Никто никуда не бежал сломя голову, опаздывая.
Он с наслаждением закурил первую за сегодня папиросу, двинулся по тротуару, мощенному щербатым булыжником к аптеке, что находилась с торца выкрашенного зеленой, свежей краской, двухэтажного, деревянного барака. Поравнявшись с большой лужей на дороге, он успел отскочить в сторону, когда гремящий бортами грузовик с плоской, рифленой мордой, расплескивая лужи по тротуару, проехал, оставляя после себя смрад выхлопных газов.