— И вы что думаете? — послышались испуганные вопросы.
— Я думаю, что этот Добржанский — есть Путилин.
Если бы бомба разорвалась здесь, это не произвело бы большего эффекта.
— Что? Как?
— Путилин, проклятый Путилин был у вас, Копельман?
— Я, может быть, и ошибаюсь… Но… нам надо сейчас же принять меры. Что делает наша «аристократка»?
— Черт бы ее побрал! — гневно воскликнула баронесса. — Она не дает нам ни минуты покоя. Кричит, плачет, бьется, как щука о миску.
— Разве вы не пробовали ее успокоить каплями Фрейденберга?
— Нельзя же ее захлебнуть, когда она — такой дорогой товар! — продолжала баронесса.
— Во всяком случае, ее надо укротить и сейчас же вывезти отсюда. Я боюсь, ох боюсь, этого пана Добржанского!
— Так ведь завтра отходит пароход…
— Завтра! Завтра! А если сегодня у нас вырвут жертву? Во-первых, мы потеряем заработок, а потом мы попадемся с поличным.
— Где Гельман?
— Он уже здесь.
— Вы ему говорили, что он должен загипнотизировать девчонку, чтобы она спокойно под вуалью вошла завтра на пароход, отправляющийся в Константинополь?
— О, он все знает! Гельман!.. У Гельмана такая сила.
— Так надо это сделать сейчас. Слышите? Сейчас! Только вместо парохода мы ее пока перевезем в другое место. Надо замести следы. Идемте к ней.
В комнате, тонувшей в полумраке, слышался безумно нудный плач. На кровати, заломив в отчаянии руки, билась девушка поразительной красоты.
Когда Копельман, баронесса Розалия Абрамовна и Гельман вошли в комнату, первый обратился к заключенной:
— Ай-ай, вы все плачете, милая барышня?
Девушка, точно под действием электрического тока, вскочила с кровати. Она была полуодета: корсаж был снят, она была в корсете:
— Что вы со мной делаете? Выпустите меня отсюда!
— Начинайте! — тихо шепнул Копельман Гельману. — Вы должны внушить ей, чтобы она сию минуту поехала со мной. Она должна беспрекословно повиноваться моей воле.
Баронесса выразительно и зло поглядела на Копельмана:
— Я боюсь, Копельман, что вы комедию строите. Не забывайте, вы не заплатили мне мою комиссионную долю.
— Вы — дура-баба! — гневно ответил Копельман. — Тут надо шкуру свою спасать от когтей черта, а она о деньгах говорит!
— Спите! — прозвучал резкий, гортанный возглас. Гельман с распростертыми руками подходил к девушке: — Спи! Ты должна спать!
— Ай! Оставьте меня! Я не хочу… Господи, пошли мне лучше смерть!
Девушка в смертельной тоске заметалась по комнате. Дорогу, когда она хотела подбежать к окну или двери, ей преграждали или Копельман, или баронесса.
— Куда? Куда, девица, стремишься?
А голос Гельмана звучит все резче, повелительнее: