При этом важнейшим компонентом авторитета на деле оказывается роль государства в сохранении существующего «пространства нормы». Сама структура ООН делает эту организацию прежде всего воплощением политического авторитета, а расстановка сил внутри нее выступает показателем способности авторитета из символических жестов трансформироваться в целенаправленную экономическую и политическую силу С этим согласуются и характер ООН как действительно всемирного сообщества, ставящего любой режим, который остается за пределами этой организации, в положение «мирового аутсайдера»; и полномочия Совета Безопасности с фиксированными местами постоянных членов; и принцип единогласия постоянных членов, единственно открывающий возможность для далеко идущих решений вплоть до вооруженного подавления «суверенного» агрессора; и закрепление среди постоянных членов трех мест за государствами – эталонными носителями западных политических норм.
Но складывающийся постимперский миропорядок, естественно, не ограничивается системой ООН. Последние десятилетия отличает выделение разных типов «центров авторитета», в качестве которых часто выступают прежние колониальные метрополии по отношению к бывшим колониям: напомню позиции Франции в жизни Чада, роль Португалии в урегулировании политико-племенной распри в Анголе и так далее. Только с материализацией таких космополитических «центров авторитета» становится реальностью контроль за соблюдением прав человека. Ибо суверенитет личности – не что иное, как ограничение суверенитета государства, невозможное в отсутствие авторитетных внешних сил, способных стать между суверенным государством и его подданным, грозя режиму-насильнику положением изгоя в мире.
Новая парадигма
Мир, основанный лишь на «суверенитете» (концепте, в котором своеобразно сливаются признание за некой силой возможности независимо осуществлять власть с признанием законности этой власти), – принципиально нестабилен. В нем не прекращаются торги между государствами и конфликты между самими принципами легитимности и баланса сил. Мироустройство же, основанное на идее авторитета, проникнуто гораздо более стабильными, своего рода «молекулярными» связями. Это порядок, при котором сила государства не оборачивается волей к переделу мира и бунтом против существующих рамок легитимности. Возрастающий вес государства в международных структурах влечет за собой повышенную его заинтересованность в их сохранении и жизнеспособности «пространства нормы». Такое мироустройство начало оформляться в условиях и на базе привычной нам общественной формации Запада с «экономической доминантой», где идеальной формой существования цивилизации предполагаются рост и прогресс, а господствующим критерием служит критерий эффективности. Но можем ли мы параметры этой формации принимать за нечто неизменное? Не возникает ли впечатления, что уже 20 лет, как минимум с первых докладов Римского клуба, мы присутствуем при зарождении новой социальной парадигмы, при первых признаках предстоящего формационного сдвига? Не может ли эта парадигма, реализовавшись в полную силу, привести к обществу, настолько же отличающемуся от «экономического» общества XIX–XX веков, насколько последнее отлично от общества феодального, где в центре пребывал захваченный самоутверждением воин и политик-аристократ?