В обществах «горного» варианта часто бывает налицо особое отношение к государственной власти, не совпадающее с типичным как для либеральной цивилизации, так и для постсоветского «равнинного» юга представлением о государстве как единственном легитимном субъекте насилия. В декабре 1991 года множество грузин расценивало бои в Тбилиси не в смысле свержения узурпатора, но и не как посягательство заговорщиков на законную власть, а исключительно в духе идущей вполне на равных борьбы двух вооруженных клик [Известия, 1991, 25 декабря]. Сходные воззрения высказывали и сами оппозиционеры, восставшие против Гамсахурдиа. Показательно интервью, которое дал в феврале 1991 года Дж. Иоселиани, предводитель уже упоминавшегося формирования «Мхедриони» («Всадники»), добывавшего деньги на оружие принудительными займами у грузинских богачей. Этот человек – почти до 40 лет пробывший в заключении за уголовщину, позже ставший доктором филологии (кажется, по-настоящему), совершавший миротворческие походы на правах «третьей силы» в Южную Осетию, где обрел немало поклонников, а в начале 1991 года собравшийся двинуться через Турцию в Ирак, чтобы сразиться против Хусейна, – так вот он гневно назвал указ Гамсахурдиа о роспуске сил, подобных «Мхедриони», проявлением «коммунистического мышления»: «Будучи вооруженными, они хотят отнять оружие у оппонентов… Моих ребят Звиад Гамсахурдиа называет вооруженными бандитами. А ведь когда-то мы вместе из одного источника доставали оружие» [Мегаполис-Экспресс, 1991, 7 февраля]. Арестованный при Гамсахурдиа, сперва вошедший в правительство при Шеварднадзе, деятельно вовлекшийся в абхазскую войну, затем опять под арестом, Иоселиани – характерный для «горного» варианта типаж: соединение в одном лице (квази)интеллигента и человека оружия на грани криминалитета и гонки больших политических целей. Показательно в этом интервью, что носители государственной власти ему видятся лишь как одна из политических групп, участвующих в игре интересов и сил, причем как группа, вовсе не имеющая никаких априорных преимуществ «легитимистского» порядка: разоружение оппозиции – не право власти, а скорее признак ее неготовности к «честной игре».
В таких обществах прочность власти часто зависит от того, насколько сочетание личного имиджа обладателя власти с декларируемыми им целями, простирающимися за пределы статус-кво, отвечает идеалам, вкусам и запросам разных групп политических людей – интеллигентов-активистов и людей оружия. Легитимность такой власти чем-то подобна легитимности власти капитана на пиратском корабле, сплачивающего команду перспективами удачного похода. Как только харизма власти в этом плане начинает внушать сомнения, власть подвергается серьезным испытаниям, в том числе и прямой критике оружием, как было и в Чечне, и в Грузии, и в Азербайджане. Общество, где функция выдвижения, эскалации и преследования групповых целей становится ведущей и самодовлеющей, легко переходит от энтузиастического сплочения вокруг великих общенациональных проектов к дроблению на фракции, воюющие либо за исполнение одной и той же роли, либо за сепаратные «сверхценные» цели, причем грань между сепаратизмом и борьбой за роль обычно бывает размытой. На этот счет интересно свидетельство А. Чочиева, вспоминающего январь 1991 года, когда грузинская милиция, разбавленная уголовниками, вступила в центр мятежной Южной Осетии – Цхинвал. По Чочиеву, она, «заняв центр города со всеми его магистралями… отрезала все кварталы друг от друга, и каждая улица, квартал и двор дрались, кто как горазд. Появились свои командиры, штабы и идеологи. Нам грозила теперь внутренняя вооруженная распря, и мы хорошо понимали, насколько она желательна нашим оппонентам» (имеются в виду люди из официальных коммунистических структур обеих Осетий) [Чочиев 1998: 73].