Южную Осетию против ввержения ее в состояние «Самачабло», по поводу которого не было бы надобности ни в каких сочинских или иных переговорах.
С переносом фокуса политического активизма из Цхинвала на север, в «Стыр Ныхас», социофункциональная схема осетинского сообщества перестраивается, но проект, заложенный в нее, остается в силе. В начале 1994 года избранный президент Галазов и избранный депутат Госдумы России А. С. Дзасохов – два бывших первых секретаря Северо-Осетинского обкома КПСС – казалось, не забывали о проекте ни на день. В выступлениях перед избирателями и владикавказскими парламентариями Дзасохов, подчеркивая «беспрецедентные» инвестиции России в Южную Осетию, уверен: «Сейчас, когда идет конструирование грузинского государства, в том числе и через разработку новой конституции РГ… надо переходить к политической инициативе, имея в виду федеральное устройство Грузии» [СО, 1994, 8 апреля]. Следует добиваться «определения политического статуса республики Южная Осетия в контексте недавно подписанного российско-грузинского договора (даром что подписанного вопреки осетинским протестам и козыревским обещаниям. – В. Ц.)». «Национально-государственное устройство Грузии должно обеспечивать стабильность в этой стране, Россия в свою очередь берет на себя обязательство не посредника, а гаранта этой стабильности» [СО, 1994, 6 марта]. Понимать это надо было просто: приведя к власти вместо Гамсахурдиа Шеварднадзе, поддержав его режим и, в частности, «заморозив» абхазскую войну, грозившую выживанию Грузии, Москва включит последнюю в «пророссийское» пространство. Россия станет гарантом грузинской федерализации, которая обеспечит в этой стране меньшинствам такие суверенные права, что у них не будет желания воевать против властей Тбилиси. По ходу этого переустройства будет удовлетворена и Южная Осетия с прозрачной границей на севере.
Но на самом деле весь вопрос в 1994 году состоял в том, откроет ли первоначальный пророссийский крен шеварднадзевской Грузии пути к решению югоосетинской проблемы на условиях Владикавказа – он, этот крен, будет оплачен отказом России от педалирования данной проблемы и в конечном счете позволит Тбилиси надеяться решить ее по-своему.
Похоже, у Галазова на этот счет были сильные тревоги, обострившиеся к октябрю, когда во время имевших рассчитанно знаковый характер празднеств 220-летия вхождения Осетии в Россию он, по собственному признанию, «выйдя за рамки собственного ранга и нарушая законы юбилейного гостеприимства», изрек: «Право ставить вопросы, относящиеся к России и Кавказу, и иметь по ним собственные суждения Осетия получила в испытаниях жестокой судьбы, выпавшей на ее долю в последние годы. В этой судьбе я склонен видеть… результат того стратегического положения, которое Осетия занимает на Кавказе». Повторив свое определение Осетии как «страны, расположенной на северном и южном склонах Главного Кавказского хребта», и указывая, что «союз с великой державой» дает осетинам «единственную надежду на территориальную и этническую целостность» «в условиях тяжелой горной экологии», он со ссылкой на Александра Чавчавадзе назвал Грузию «больной страной», каковую желало бы лечить одновременно сразу множество сил. «Искренне желая здоровья Грузии, в Осетии хотели бы, чтобы на этот раз у больного был один врач, который бы не пытался делать из Осетии горькую пилюлю для Грузии» [СО, 1994, 18 октября]. На взгляд Галазова, сложившийся к этому времени, Осетия имела право требовать, чтобы Россия не пыталась оплатить законную роль «единственного врача Грузии», уступая часть единой «страны Главного Кавказского хребта» в пользу «больной» грузинской государственности.