. В словах самого Горбачева слышалась почти такая же безнадежность: ускорения в экономике добиться не удалось, провалились и реформы. Они с коллегами недооценили глубину той ямы, в которую угодили, и переоценили свою способность из нее выбраться
[1487].
Как всегда, ахиллесовой пятой экономики оставалось сельское хозяйство. “Почему, почему на протяжении десятков лет мы не можем накормить народ?!” – негодовал Рыжков. Народ видит (очевидно, по телевидению), что на Западе улицы “завалены овощами. А у нас – солома на полках магазинов”. На срочном заседании Политбюро 2 марта остро критиковались давние проблемы и текущая неразбериха, но конкретных мер никто не предлагал. Еще в январе Рыжков мрачно предупреждал, что, если не начнется быстрый рост сельскохозяйственного производства, чтобы люди увидели реальную прибавку, то “разговор кончен”. Даже вечный оптимизм Горбачева куда-то улетучился: если не удастся возродить сельское хозяйство, “ничего нас не спасет”, предупредил он. Если же они с коллегами и дальше будут только ныть и винить во всем друг друга, “тогда давай закрывай перестройку”. “Нам нужен поворот в мозгах”. Реформы на селе идут уже почти четыре года, а – “что такое крестьянин у нас? Это же крепостной. Фактически даже хуже крепостничества”[1488].
Экономика продолжала катиться в пропасть, зато активизировался национализм в Прибалтике. До февраля 1989 года во всех трех прибалтийских республиках государственным языком оставался русский. Теперь же они объявили государственными свои собственные языки. А вскоре Верховные Советы этих республик провозгласили экономическую “самостоятельность” (еще никак не определенную) и пообещали ограничить иммиграцию русских и представителей других некоренных национальностей, которые на тот момент составляли около половины населения в Латвии и приближались к такому же уровню в Эстонии. Москва надеялась, что компартии прибалтийских республик будут подавлять этнический сепаратизм, но теперь сами эти партии оказались очень близки к “национальным фронтам”, сформировавшимся в каждой из республик. На февральском пленуме ЦК компартии Литовской ССР местные твердолобые партийцы попытались выступить против “Саюдиса” (местного народного фронта), однако на мартовских выборах на Съезд народных депутатов все до одного литовские консерваторы потерпели поражение[1489].
Результаты выборов в Прибалтике потрясли Политбюро. Шесть его членов составили докладную записку по этому поводу. По словам Черняева, записка была “разгромная, паническая: все рушится, власть уходит к Народным фронтам”. На заседание Политбюро 11 мая пригласили первых секретарей всех трех республик. По свидетельству Черняева, “прорабатывали их беспощадно”. Но сам Горбачев оставался спокоен, даже, пожалуй, безмятежен: “Доверяем всем трем, иначе быть не может… Нельзя Народные фронты, за которыми идет 90 % народа республик, отождествлять с экстремистами. И с ними надо уметь разговаривать… Вообще доверять здравому смыслу людей… И вообще: думать, думать, как на деле преобразовывать нашу федерацию. Иначе действительно все распадется…” Но даже в попытках предотвратить такой финал “исключается применение силы”