— С тех пор как вы приехали, люди из предгорий толпой хлынули сюда, скоро заполонят собой все горы, устроили здесь такой шум и гам, что и не уснуть. Ты разве не знаешь? Нам на Линшани тоже нужно спать! Все мужчины и женщины, старики и дети, поднявшиеся в горы, чрезвычайно воодушевлены. Конечно, в радости нет ничего плохого, я правда так считаю, но все-таки я не понимаю, неужели им в большом городе менее весело, чем в горах? — сказала Чунья и продолжила: — Теперь у нас на Линшани вдоль дорог валяется мусор, птиц на деревьях стало мало, побеги бамбука вытоптаны, а горные цветы переломаны, горные ручьи стали мутными, и даже луну на небе затмевает слой выхлопных газов, мои курицы не могут найти луг, чтобы клевать траву. Родители рассказывают, что в каком-то «городе развлечений» в гостинице всю ночь напролет, не умолкая, поют песни, так, что даже людям невозможно уснуть. Эх, Цю Шэн, скажи мне: горные гроты и так хороши, зачем же лезть из кожи вон, устанавливая стеклянные окна и двери, зачем нужно покрывать все краской так, что повсюду стоит тяжелый смрад? Ты говоришь, что одна ночь в гроте за восемьсот юаней стоит того? Скажи: ты уверен, что все остающиеся на ночь мужчины и женщины связаны между собой узами брака?
— Но ты должна признать, что сейчас у окрестных жителей появился бизнес, местная продукция вывозится, и теперь можно заработать больше денег, чем раньше. И даже твои родители ездили на автобусе в город. Только ты, Чунья, — почему ты не хочешь съездить туда? — отвечал ей Цю Шэн.
И чем дольше он говорил, тем чаще становилось его дыхание, а пар от него был подобен бегающему по вершинам гор облачному туману: чем больше скапливалось водяных паров, тем плотнее, гуще и насыщеннее он становился и в итоге полностью заволок его лоб.
Туман, расстилавшийся на полпути к вершине горы, словно вслед за его дыханием поднялся вверх, накрыв всю гору. Стало невозможно что-либо различить, все потонуло в тумане, и лишь испуганные вскрики были слышны в дымчатой завесе, то ли далекие, то ли близкие, одновременно и отчетливые и смутные, частые и взволнованные. Голоса эти, взрослые и детские, мужские и женские, один за другим тянулись беспрерывной чередой, сплошным потоком, заполняя все пространство до самого неба.
— Прежде, — начала Чунья, — бродя по горам, можно было услышать множество всевозможных звуков, звуков природы, не было слышно лишь человеческого шума, никогда не было здесь голосов такого количества людей, не было столь разнородного и бесцеремонного гула. Наши горы тоже обладают речью, своим собственным языком, он звучит между белыми камнями, между темно-зеленой травой, между солнцем и луной на безбрежном небосводе, между рядами деревьев разных пород, между стремительно бегущими горными ручейками, между сливающимися облаками, между растворяющимися друг в друге туманами. Звучит он и в диалоге насекомых. Но сейчас, когда столько людей поднялось в горы, можем ли мы расслышать эту речь?