— Хедвига, — обычно Ядвигой.
— Хедвига, — повторил солдат. — Капризная или воинственная. Ей подходит. А что же она не замужем? Иль приданного мало?
— Женихи то были, приезжали, много было. Сватов приезжали вереницы, что крестный ход. Вроде даже граф какой-то приезжал старый.
— И что?
— Да ничего, до сих пор не замужем она.
— Ну, а дело-то в чем?
— Ну, а я почём знаю?
— Ну, а что говорили?
— Да ничего не говорили. Дура она, говорят. Давайте уже, господин, спать будем, мне вставать затемно, а мне еще сало для сапог найти.
— А еще тебе палку в виде меча выстругать и палку в виде копья, и щит сплести. Плести-то умеешь?
— Плести — дело не мудреное, все умеют. А зачем это?
— Чтобы не бездельничал.
— А когда это будет нужно? Завтра что ли?
— Нет, к воскресной мессе, болван. Конечно же, завтра. Учить тебя буду. Ты ж хотел учиться?
— Хотел… завтра сострогаю.
Ёган замолчал. И солдат молчал. Ёган вскоре заснул, а вот солдат заснуть уже смог. В комнате было уже не тепло, а жарко, и от того, что ворочался с боку на бок — рука заныла, и мысли лезли в голову, и воспоминания, и лица, лица. Лица врагов, лица командиров, лица подчиненных, лица друзей и их могилы, и девица эта хамоватая, дочь барона. Как вспоминал про нее, так хоть вставай за меч хватайся. Он и вставал, подходил к узкому окну, смотрел в темноту. Теплый ветер заносил в окно морось. Ёган храпел. Где-то далеко завыл волк, тут же в деревне ответила лаем собака, затем другая, и еще одна совсем рядом с замком, и тут же дружно, хором, отозвались собаки из псарни барона. Но видимо разбудили псаря, тот их успокоил, а Ёган всё храпел. Солдат подошел к нему и пнул в ногу.
— Чего? — проснулся тот.
— Хватит храпеть, спать не даешь.
— У-у-у… прям как моя жена, — пробурчал слуга, поворачиваясь на бок.
Волков лег, огонь в камине догорел, было тепло.
«Как бы заснуть-то, а то вставать уже скоро, — размышлял он, — главное — не вспоминать эту бабу». И тут, где-то совсем рядом, заорал первый петух.
«Ну вот, можно уже не ложиться», — солдат вздохнул.
— Господин, господин, вставайте, ну, завтрак на столе, кони осёдланы, стоят, бабки уже, вон, в церкву пошли. Поедем мы сегодня в монастырь? И сержант вас спрашивает.
У аббата было много дел. У солдата тоже, но дела аббата, видимо, были важнее, и поэтому солдат терпеливо ждал, пока тот освободится. Он давно уже передал письмо отца Виталия и сидел в приемной на черной, древней лавке. Наконец, тяжелая дверь отворилась и молодой, лысый монах, войдя, произнес:
— Отец Матвей просит вас.
Солдат вошел в большую обеденную залу. Света здесь было немного, потолки черны, закопчены, столы и лавки старые, тяжелые. На одном из столов лежали большие листы, на них были планы и чертежи. Рядом сидел немолодой уже монах, на его груди, на простой веревке, висел деревянный крест. Монах был почти лыс, он встал, улыбнулся, сделал шаг на встречу. Совсем не стариковские глаза глядели на солдата, пытливые и внимательные. Монах подал руку, Волков коротко поклонился, взял руку монаха и поцеловал.